Глава XIV

Вступив на палубу судна, Колумб прошел в свою каюту, и в этот вечер дону Луи не пришлось более бе­седовать с ним. Правда, молодой человек, принявший на себя звание секретаря адмирала, разделял с ним каюту, но Колумб был до того занят делами, которые необходимо было уладить прежде, чем выйти в море, что дон Луи не решался тревожить его и прогуливался взад и вперед по палубе далеко за полночь. Вернувшись в каюту, он застал Колумба уже спящим.

Назавтра была пятница. Не мешает заметить, что самое великое и успешное плавание в истории челове­чества началось в пятницу, хотя моряки давно уже счи­тают ее несчастливым днем и даже часто откладывают отплытие, опасаясь каких-то неведомых роковых послед­ствий.

Утром Луи вышел на палубу одним из первых, од­нако, подняв глаза, увидел, что адмирал уже стоит на полуюте, который играл роль запретного для всех ос­тальных капитанского мостика. Отсюда адмирал наблю­дал за ходом своей эскадры, управляя движением су­дов и отдавая приказы, здесь же он производил астро­номические наблюдения или просто прогуливался в ча­сы досуга.

Как только адмирал — или дон Христофор, как его отныне называли, ибо назначение на эту высокую долж­ность давало ему права и привилегии дворянина,— как только дон Христофор заметил Луи, он кивком пригла­сил юношу подняться наверх и стать рядом с ним. Что­бы усилить свое влияние на склонных к недовольству матросов и внушить им уважение к своему высокому званию, Колумб не допускал малейшей близости между собой и экипажем. Он предвидел, что настанет день — и ему понадобится весь его авторитет, а потому уже сей­час отдавал приказы только через Пинсонов или своих кормчих. Опыт подсказывал Колумбу, что людей, на долгие месяцы заключенных в тесное пространство ко­рабля, заставить выполнять свой долг и удерживать в повиновении можно только строго соблюдая субордина­цию. Поэтому он придавал особое значение тому, как к нему обращаются и как исполняют его приказы, зная, что от этого зависит его власть.

В этом и заключается один из секретов корабельной дисциплины. Даже мятежникам можно внушить к себе уважение, а когда оно завоевано, никто уже не решит­ся ослушаться человека, который на голову выше ос­тальных на борту. Мы знаем множество случаев, когда просьба или поручение такого человека выполнялись безоговорочно, в то время как даже приказ капитана, не обладающего столь высоким авторитетом, ни на кого не действовал.

—  Сеньор Гутиерес, постарайтесь быть поблизости от меня! — громко сказал Колумб, называя Луи тем именем, которое тот якобы скрывал как свое настоящее, называясь просто Педро де Муносом.

Колумб знал, что на корабле всегда найдутся люби­тели подслушивать чужие разговоры, и хотел, чтобы юношу считали одним из приближенных короля.

—  Ваше место здесь! — продолжал он.— И здесь мы оба будем проводить большую часть времени, пока не доплывем до Катая и не проникнем во владения вели­кого хана. Отныне наш путь лежит только вперед, через океанский простор, и мы с него не свернем!

С этими словами Колумб показал на развернутую на оружейном ящике карту и уверенно провел пальцем по проложенному курсу.

На карте были изображены очертания Европы со все­ми известными тогда географическими подробностями и часть Африки примерно до берегов Гвинеи, за кото­рой начинались неведомые земли. Открытые нескольки­ми поколениями ранее Канарские и Азорские острова тоже находились на своих местах. Зато вся западная часть Атлантического океана была украшена совершен­но фантастическими контурами, которые должны были изображать восточное побережье Индии.

Впервые с тех пор как дон Луи решил отправиться вместе с Колумбом, в нем пробудился настоящий инте­рес к великому предприятию. Он живо склонился над незнакомой картой. Только сейчас предстала перед ним вся грандиозность цели генуэзца.

—  Дон Христофор! — вскричал он.— Будет великой заслугой, если мы найдем дорогу через столь обширное пространство, но еще большей — если мы когда-нибудь сумеем вернуться!

—  Именно последний вопрос всего более интересует в данный момент всех отправляющихся с нами,— ска­зал Колумб.— Видите эти мрачные, угрюмые лица на­ших матросов? Слышите эти вопли и стоны, доносящие­ся до нас с берега и со всех этих лодок?

В этот момент дон Луи отвел глаза от карты и уви­дел, что маленькое судно «Нинья», в сущности, простая фелюга[25] обогнала «Санта Марию». Ее со всех сторон сопровождали мелкие челны и шлюпки, положительно перегруженные женщинами, старцами и детьми. То же самое происходило и вокруг второго судна эскадры, «Пинты», хотя и с большей сдержанностью, потому что авторитет Мартина Алонсо Пинсона, находившегося на «Пинте», мешал слишком шумному и явному проявле­нию горя. Целый рой челноков теснился и вокруг ад­миральского судна «Санта Мария», но страх перед ад­миралом держал провожающих в границах должного приличия: никто громко не жаловался, но на всех ли- цах было выражение горя и отчаяния. Все эти люди ду­мали, что видят своих близких в последний раз, а те, очевидно, разделяли с ними это убеждение и были уве­рены, что прощаются с Испанией и со своими семьями навсегда.

«Санта Мария» уже снималась с якоря. Паруса ста­ли надуваться, и все три судна эскадры Колумба в стройном порядке вышли одно за другим из устья Одиеля в залив. В ту минуту из-за гор выкатился огненный шар солнца и залил своим сиянием и берег, и море, и самые суда.

Многие челноки провожали эскадру до самого выхо­да в открытое море, после чего вернулись обратно, а эскадра продолжала свой путь.

День был прекрасный, ветер сильный и попутный. Известно было, что адмирал рассчитывает пристать к Канарским островам, затем уже пуститься в плавание по неведомому простору океана, где еще не плавало ни одно судно. Канарские острова считались пределом из­вестного мира, за которым простиралась беспредельная пустыня.

Плавание к Канарским островам являлось в те го­ды крупным событием среди моряков, так как расстоя­ние хотя и было невелико, но в ту пору плавали пре­имущественно вдоль берегов и лишь в редких случаях отваживались выходить в глубь океана.

Канарские острова были известны еще древним. Один современник Юлия Цезаря оставил довольно под­робное описание их под именем «Счастливых островов», но впоследствии, после падения римского владычества, европейцы забыли даже самое местоположение их, и лишь в середине XIV века один испанец, преследуемый маврами, снова случайно открыл острова; вскоре после этого португальцы, являвшиеся в те времена самыми отважными мореплавателями, овладели одним из них и превратили его в место отправления своих морских экс­педиций вдоль берегов Гвинеи.

Испанцы также не оставили без внимания эти острова. Таким образом, они принадлежали наполовину португальцам, наполовину испанцам.

Луи де Бобадилья знал Канарские острова только по названию, и потому адмирал старался теперь ознако­мить его с характерными особенностями и значением их для мореплавания.

— Эти острова,— пояснял Колумб,— сослужили пор­тугальцам прекрасную службу. Они снабжают их суда пресной водой, топливом и припасами, и я не вижу, по­чему бы теперь Кастилии не поступить точно так же. Вы сами знаете, сколько выгод извлекли наши соседи из своих колоний и какой приток богатств образовался у них из этих колоний в Лиссабоне. Но все это капля в море по сравнению с тем, что может дать Кастилии на­ша экспедиция.

— А по вашим расчетам, дон Христофор, владения великого хана находятся не дальше от берега Испании, чем самые дальние из южных колоний Португалии? — спросил дон Луи.

Колумб внимательно осмотрелся кругом, желая убе­диться, что никто не может его услышать, затем, пони­зив голос почти до шепота, ответил тоном, доказываю­щим полное доверие к своему юному собеседнику:

— Вы знаете, дон Луи, с какими людьми нам при­ходится иметь дело. Пока мы будем вблизи берегов, я ни минуты не могу быть спокоен, что они, то есть то или другое из наших малых судов не уйдет от нас, укрыв­шись в одном из мелких портов ночью, чтобы затем вернуться домой.

— Но неужели вы считаете Мартина Алонсо способ­ным на такой поступок?! — воскликнул дон Луи.

— Нет, из трусости или из боязни он никогда не сделал бы этого: это испытанный, бесстрашный и от­важный моряк, на которого вполне можно положиться. Но Пинсон не может всего видеть и за всем уследить, а главное, никакие силы не в состоянии удержать обезу­мевший от страха и возмутившийся экипаж, несмотря на всю мою громадную власть, несмотря на то, что я не спускаю с них глаз. Вот почему я не могу открыто и искренно ответить на ваш вопрос. Мой ответ испугал бы наших моряков. Но вам лично, дон Луи, я скажу, что наше плавание никогда еще не имело себе подобного как по дальности расстояния, так и по безлюдности пути. Однако не будем больше говорить об этом.

В восемь часов утра эскадра вышла из Сальто, и лишь когда стемнело и высоты Палоса окончательно скрылись из виду, взяли курс к югу. Суда были небыст­роходные, а так как всем было известно, что плавание будет дальнее, то никто не помышлял о скором его окончании. Две морских мили в час, то есть приблизи­тельно шесть английских миль, считалось в то время хо­рошим ходом для судна, даже при попутном ветре.

— Вот заходит солнце и как будто тонет в волнах Атлантического океана,— сказал Колумб, обращаясь к неразлучному с ним дону Луи.— Но вы знаете, конечно, сеньор Гутиерес, что оно не тонет в море, а продолжа­ет свой путь и после того, как скроется с наших глаз. Это еще раз подтверждает мою теорию, что земля кругла.

В это время двое матросов работали неподалеку от двух собеседников над починкой перетершегося каната. Услышав слова адмирала, они, на время прервав рабо­ту, стали прислушиваться. Один из этих матросов был Пепе, другой, человек лет под пятьдесят, смотрелся на­стоящим морским волком. Он был невысок, коренаст, с сильными мускулистыми руками, с несколько грубым, угловатым, но умным лицом, на котором можно было прочесть добродушие, смышленость и упорную волю.

— А на чем основываете вы, сеньор Христофор, предположение, что солнце, скрывшись от нас, продол­жает свой путь, освещая другие страны? — спросил между тем дон Луи.

— На чем? — повторил Колумб.— На том, что было бы бессмысленно, чтобы в продолжение целой половины суток свет и тепло, изливаемые этим светилом, пропа­дали бесплодно. Затем, разве мы не видим и не знаем, что солнце, зашедшее для нас, еще светит на Азорских островах, что Грецию и Смирну оно озаряет на час или полтора раньше, чем мы его увидим? Вот почему я ду­маю, что, покинув нас, солнце осветит Катай, а поутру, покинув его, появится у нас, на востоке. Словом, я убежден, что то, что так быстро, то есть в течение всего одних суток, делает солнце, совершим и мы с нашими каравеллами, только в более долгий срок.

— Таким образом, вы уверены, что земля кругла и что успех вашего путешествия обеспечен?

— Безусловно. И мне было бы крайне прискорбно думать, что среди людей, составляющих наш экипаж, есть хоть один, который не думает так, как я. Да вот, кстати, два матроса; они, вероятно, слышали наш раз­говор. Мы порасспросим их и узнаем мнение людей, привычных к морю и хотя не ученых, но смышленых и рассудительных. Это, кажется, Пепе?

— Так точно, сеньор.

— У тебя честное и прямое лицо, и я уверен, что на тебя можно положиться. А ты, как видно, давно дружен с морем,— заметил Колумб, обращаясь к другому.— Та­кие люди, как вы двое, мне нужны в этом деле. Как те­бя звать?

— Приятели зовут меня Санчо, сеньор, когда не осо­бенно церемонятся или спешат, а в свободную минуту или когда они хотят выказать вежливость, то прибавля­ют еще и Мундо ^[26], так что в общей сложности выходит Санчо Мундо.

— Мундо. Это огромное имя для такого низкоросло­го человека,— засмеялся Колумб.— Удивляюсь, что у тебя хватает смелости носить такое громкое имя.

— Я и то говорю товарищам, что это не имя, а ти­тул,— сказал матрос.

— Без сомнения,— согласился с ним Колумб,—и твои родители* тоже звались Мундо?

— Не могу вам сказать, сеньор, как они звались: я никогда не знал об этом, добрые люди нашли меня у дверей доков в корзинке, и так как передо мной лежал весь широкий мир, то они прозвали меня Мундо.

— А давно ты сделался моряком? — спросил адми­рал.

— Да с тех пор, как я себя помню. Меня, вероятно, еще с корзинкой снесли на судно, и первые шаги свои я научился делать на палубе каравеллы, я до того срод­нился с морем, что на суше меня тошнит и всякий ап­петит пропадает,— ответил Санчо Мундо.

— А какими судьбами ты попал сюда, на мое суд­но? — спросил Колумб.

— Могерские власти послали меня участвовать в экспедиции, полагая, вероятно, что это путешествие са­мое подходящее для меня: оно будет продолжаться бес­конечно долго или же вовсе никогда не окончится.

— Превосходно! Значит, и на тебя я могу рассчиты­вать, как на верного и надежного товарища в случае нужды,— сказал адмирал,

— Скажу одно, сеньор: опасностей и трудностей я не боюсь, а они меня боятся!

— Молодец! — воскликнул дон Луи.

Адмирал только улыбнулся, затем, приняв свой обыч­ный серьезный и внушительный вид, удалился в сопро­вождении своего секретаря в каюту.

— Удивляюсь я, право, Санчо,— сказал Пепе после ухода адмирала,— что ты даешь такую волю своему языку в присутствии человека, облеченного чуть не ко­ролевской властью.

— Молод ты, Пепе, вот что,— отозвался Санчо.— Че­го мне бояться адмирала? У меня ни роду, ни племени Что он может мне сделать? Если даже и осерчает и прикажет повесить, то что из того? Когда-нибудь уми­рать все одно надо. У меня ни жены, ни детей, обо мне некому плакать, и мне не о ком жалеть. Что касается самого адмирала, то он или очень великий человек, или же просто жадный до почестей и хорошего житья и с этой целью сумевший провести и одурачить других. В том и другом случае мне незачем держать язык на при­вязи. Если он великий человек, то что ему от жужжания такой малой мухи, как я? Если же он просто ловкач, то чего только не вправе сказать ему природный касти­лец?

— Да какой же ты кастилец? Родина твоя корзин­ка, в крайнем случае — могерские доки, а Могер под­властен Севилье!

— Слушай, Пепе, человек никогда не должен уни­жать себя. И раз Севилья подвластна Кастилии, то, сле­довательно, и мы с тобой кастильцы, вот так!