Глава V

В эту ночь кастильцы и арагонцы впервые провели ночь в стенах Альгамбры. Все, кто только имел на то право, разбрелись по дворам, садам и покоям Альгамб­ры, любуясь и восхищаясь роскошью и сказочной красо­той этого дворца. В числе других можно было видеть и Беатрису де Бобадилья, давно уже ставшую женой до­на Андреса де Кабрера, маркиза де Мойа. Возле нее находилась девушка, донья Мерседес де Вальверде, ее родственница и приемная дочь, и молодой дон Луи де Бобадилья, племянник маркизы.

—  Удивительно, Луи,— сказала донна Беатриса,— что вы, столько колесивший по свету, до сих пор ничего не слыхали о Колумбе, даже при дворе у нас многие ве­рят ему и сочувствуют его затеям.

— В том числе и вы, тетушка! — заметил дон Луи.

— Я и не отрицаю этого. Я убеждена, что этот че­ловек призван совершить великие дела, и то, к чему он стремится, действительно грандиозно.

—  Что именно вам кажется грандиозным? Намере­ние заставить вас познакомиться с людьми, ходящими вниз головой?

При этих словах дона Луи лицо Мерседес приняло серьезное, почти строгое выражение, и юноша, не спу­скавший глаз с этого прелестного лица, прочел в нем укоризну и неодобрение.

— Как видно, и донья Мерседес на стороне диковин­ных открытий. По-видимому, этот Колумб пользуется больше сочувствием кастильских дам, чем грандов,— заметил молодой человек.

— Это объясняется тем, дон Луи, что женщины во­обще более чутки, более восприимчивы ко всему отваж­ному,— сказала Мерседес.

— Не судите строго и нас! — воскликнул дон Луи.— Мои слова не всегда соответствуют моей мысли, и я должен сознаться, что если сеньор Колумб отправится отыскивать королевство Катай и Индию, я первый буду проситься в товарищи к нему!

В этот момент паж королевы пришел звать донью Беатрису. Не желая покидать молодых людей одних в садах и залах дворца, она прошла вместе с ними в от­веденные ей роскошные покои и здесь после некоторого колебания решилась оставить их, рассчитывая скоро вернуться.

Луи де Бобадилья давно уже был общепризнанным поклонником Мерседес де Вальверде, однако, несмотря на знатность, богатство, связи и привлекательность, что- то мешало его полному успеху. Казалось бы, все благо­приятствовало такому браку, и все же донья Беатриса никак не могла преодолеть свои предубеждения.

Кастильская строгость и сдержанность были мало свойственны дону Луи, к тому же его естественную жи­вость многие принимали за суетность и легкомыслие. Его мать происходила из очень знатного французского рода, поэтому гордые кастильцы полагали, что дон Лун унаследовал от нее склонность к некой фривольности, которая считалась врожденным недостатком всей фран­цузской нации. Может быть, именно сознание, что на родине к нему относятся несправедливо, и заставило юношу пуститься в странствия по чужим землям. По возвращении, подобно всем наблюдательным путешест­венникам, он еще яснее видел недостатки своей страны и общества, еще острее ощущал отчужденность от все< тех, кто мог бы стать его ближайшими друзьями, и опять отправлялся в дальние страны. Лишь рано вспых­нувшая и все возраставшая любовь к Мерседес каждый раз заставляла его возвращаться в Кастилию. Так и теперь: он вернулся только ради нее и, к счастью для себя, успел принять участие в осаде Гранады.

Луи де Бобадилья оставался рыцарем, достойным своего рода и имени. Подвиги на поле боя и на турни­рах принесли ему заслуженную славу, которую не могли поколебать разговоры обо всех его так называемых не­достатках. Впрочем, его считали скорее юношей дерзким и даже опасным, чем порочным или сбившимся с пути. За воинские доблести, особенно в те времена, про­щали многое, а дон Луи прославился на всю Испанию, когда выбил из седла самого Алонсо де Охеду.

Донья Беатриса прекрасно понимала и глубоко це­нила истинные достоинства своего племянника, усколь­завшие от поверхностных наблюдателей, и все-таки не решалась выдать за него богатую невесту, доверенную ее заботам. А что, если он на самом деле окажется тем ветрогоном, каким его считают строгие кастильцы? Ведь тогда счастье ее воспитанницы будет принесено в жерт­ву недостойному человеку! Такого рода сомнения за­ставляли донью Беатрису довольно холодно смотреть на ухаживания своего племянника за Мерседес, хотя втайне она желала этого брака.

Что же до чувств Мерседес, то о них никто не знал, кроме нее самой. Она была хороша собой, из знатной семьи, и ее ожидало богатое наследство. Ей не раз при­ходилось слышать о мнимых недостатках дона Луи от тех, кто завидовал его удачам и красоте: ведь в XV ве­ке, так же как и сегодня, пороки часто скрывались за приятной внешностью! Пылкая восторженность, столь свойственная юной кастильской красавице, умерялась природной осмотрительностью, которая удерживала ее от поспешных решений. Этому способствовали и всякие условности, обычно связывавшие девушек ее положе­ния. Поэтому даже дон Луи, следивший за каждым ее взглядом, не знал, сумел он тронуть ее сердце или нет.

Когда донья Беатриса вышла из комнаты, Мерседес опустилась на роскошный диван, а юноша поспешил устроиться на низеньком табурете у ног своей возлюб­ленной.

—  Дай Бог,— заговорил дон Луи,— чтобы моя тетуш­ка была так необходима нашей повелительнице, чтобы без нее она не могла решить ни одного государственно­го вопроса и держала ее при себе как можно дольше. Тогда бы я воспользовался счастливым случаем и нако­нец высказал вам мои чувства, донья Мерседес!

—  Луи де Бобадилья, я слышала, что чувства глуб­же всего вовсе не у тех, кто больше всех и громче всех о них говорит.

—  Во всяком случае, они чувствуют не меньше и не хуже других,— возразил молодой человек.— Мерседес, как вы можете сомневаться в моей любви? Она росла вместе со мной, зрела вместе с моим разумом и теперь настолько с ним неразрывна, что, о чем бы я ни думал, передо мной возникает ваш образ!

—  Вы чересчур долго вкушали легкомыслие фран­цузского двора, дон Луи, и, видно, успели забьдть, что кастильская девушка скорее поймет простые и искрен­ние слова, чем восторженные восклицания.

—  Вы несправедливы ко мне! Вспомните, Мерседес, ведь я люблю вас с самого детства! Уже тогда вы стали для меня единственной!

Взгляд Мерседес загорелся, словно светлые воспоми­нания о веселых проказах тех дней подбавили в него огня. И в одно мгновение рухнула стена, которую воз­вели между ними годы постоянных наставлений и по­учений.

—  Вы тогда действительно были искренни, Луи! — воскликнула девушка.— Тогда я всей душой верила в вашу дружбу, верила, что вы с радостью исполняете мои желания.

—  О, спасибо, спасибо вам за эти драгоценные сло­ва, Мерседес! Впервые вы называете меня просто Луи, без этого проклятого титула «дон»!

—  Благодарю вас за то, что вы сразу мне об этом напомнили, дон Луи де Бобадилья.

—  Что за несчастный у меня язык — всегда болтает не то, что нужно,— огорчился граф.— Но подумайте, разве мои слова, и дела, и все помыслы не говорят о желании служить вам одной? Разве было у вас хоть од­но желание, которое я тотчас не бросился бы исполнить?

— Было, Луи. Осмелюсь напомнить вам, что я была против вашего последнего путешествия на север, но вас это не удержало.

—  Если бы вы подарили мне хоть каплю вашей бла­госклонности, я бы скорее расстался с жизнью, чем с Кастилией! Но даже ласкового взгляда я не получил в награду за все, что мне пришлось из-за вас выстра­дать...

—  Выстрадать?

—  Разве это не страдание и не мука? Я люблю вас так, что готов целовать землю, по которой вы ступаете, а в ответ — ни доброго слова, ни дружеского взгляда, ни единого знака, который бы говорил, что та, чей об­раз я храню в душе, как святыню, относится ко мне хоть немного иначе, чем к бродяге и ветреному иска­телю приключений!

—  Луи де Бобадилья, тот, кто знает вас по-настоящему, не может о вас так думать!

— Тысячу благодарностей за эти добрые слова и еще десять тысяч — за ласковую улыбку, которая их сопровождала! А теперь, любимая, я готов исполнить любое ваше желание...

—  Мое желание, дон Луи?

— Готов претерпеть самые суровые упреки в не­скромности и неприличии, лишь бы вы снизошли до ме­ня и сказали, почему вам не безразличны мои поступ­ки, почему они доставляют вам радость или огор­чение.

— Но как же может быть иначе? Разве вы, Луи, могли бы равнодушно следить за судьбой человека, ко­торого знали с детства и уважали как друга?

— «Уважали»! Ах, Мерседес, неужели большего я не заслужил?

— Это совсем не мало, Луи, когда уважают.

—  Ах, Мерседес, будьте снисходительны! Признай­тесь, что к чувству уважения примешивалось, пусть из­редка, пусть совсем робко, но другое, более нежное чув­ство! —

Мерседес вспыхнула, однако и на сей раз не дала желанного ответа. Некоторое время она молчала. А ког­да заговорила, то голос ее звучал неуверенно и часто прерывался, словно она сама не знала, нужно ли и мож­но ли говорить о том, что она собиралась сказать.

— Вы много путешествовали, Луи, много бывали в дальних краях и даже навлекли на себя кое-чье недо­вольство своей любовью к бесконечным скитаниям,— осторожно начала Мерседес.— Почему бы вам снова не завоевать доверие вашей тетушки тем же самым спо­собом, каким вы его потеряли?

— Я вас не понимаю. Вы воплощение осторожно­сти — и вдруг такой странный совет!

—  Люди скромные и осторожные хорошо обдумыва­ют свои поступки и слова, и таким можно верить. Если не ошибаюсь, смелый замысел Колумба поразил вас, хотя вы и пытались скрыть это за насмешливыми ре­чами.

— Отныне я буду относиться к вам с еще большим уважением, Мерседес, потому что, несмотря на мое ду­рацкое поведение и легкомысленную болтовню, вы су­мели разглядеть истинное чувство, затаенное в самой глубине моей души. Да, вы не ошиблись! С тех пор как я услышал об этом грандиозном плане, он не выходит у меня из головы. Образ генуэзца теперь все время по­является рядом с вашим, любимая, он у меня в сердце и перед глазами. И мне кажется, что в его утверждени­ях есть доля правды.

—  А я уверена даже, что он прав! — воскликнула Мерседес, и глаза ее разгорелись от восторга и вооду­шевления.— Этот человек совершит нечто необычайное, и все его спутники покроют себя славой!

—  Должен ли я понять из ваших слов, что вы же­лали бы, чтобы и я присоединился к этому смелому ис­кателю приключений, чтобы в случае удачи разделить с ним и честь, и славу?

—  Да, Луи! Я именно это хотела сказать. Мне ка­жется, что это смелое предприятие как нельзя более вам по душе; с другой стороны, такое славное дело за­ставит всех переменить мнение о вас.

Дон Луи молчал, в душе его мелькнуло ревнивое подозрение: быть может, Мерседес с тайной целью хо­чет только услать его в далекие края?

— Вы хотите, чтобы я отправился в экспедицию, ко­торую большинство людей считает безумной и утверж­дает, что она неминуемо должна привести к гибели всех, кто в ней примет участие? Если так, Мерседес, то я завтра же уеду, чтобы мое ненавистное присутствие не смущало ваш покой.

— Как могли вы подумать что-либо подобное, дон Луи? — воскликнула девушка и заплакала.— Вы, как вижу, совершенно не понимаете моих побуждений и дур­но судите обо мне. Чтобы изгнать из вашей души вся­кие подобные подозрения, я готова подавить свою гор­дость, свою женскую сдержанность и сказать вам, что только мысль о вашем счастье побудила меня указать вам на это верное средство облагородить в глазах лю­дей вашу склонность к бродяжничеству, дать вам слу­чай и возможность покрыть себя славой, создать себе репутацию, которая заставила бы донью Беатрису, не задумываясь, отдать вам руку своей воспитанницы. Вы упрекали меня в холодности и безразличии, но другие были менее близоруки, и королева прочла в моей душе мою тайну!

—  И что же? Она против меня? Неужели? Что же она могла сказать обо мне? Какие причины заставляют ее противиться нашему браку? Я должен знать!

—  Вы, конечно, помните тот турнир, Луи, после ко­торого вы почти тотчас же отправились в свое послед­нее путешествие?

—  Как же не помнить! Ваша жестокая холодность в момент моего торжества, ваше полнейшее безучастие и побудили меня покинуть Испанию. Если бы вы захо­тели, то одним словом могли бы приковать меня к ме­сту крепче всяких цепей.

—  Так вот, после окончания торжества королева призвала меня к себе и, лаская меня, как родную дочь, стала говорить об обязанностях, какие возлагает заму­жество; она растрогала меня до слез и взяла с меня обещание не выходить замуж без ее одобрения.

— И это обещание она выманила у вас против меня?

—  Нет, ваше имя ни разу не было упомянуто. Но я тогда думала только о вас, дон Луи, и хотя я и не знаю, с какой целью королева взяла с меня это обещание, но мне подумалось, что она это сделала, чтобы не допу­стить моего брака с вами без ее согласия. Однако не отсутствие доброжелательства к вам заставило ее по­ступить таким образом, нет, а чувство опасения, как бы я, поддавшись вашему обаянию, не вздумала стать женой человека, хотя и прославившегося громкими и красивыми подвигами, но признанного всеми легкомыс­ленным, непоседой, непригодным для семейной жизни.

—  И вы намерены сдержать это обещание?

—  Как вы можете спрашивать меня об этом, дон Луи? Я вижу, вы хотите возражать, но прежде выслу­шайте меня. Королева не знает ваших душевных ка­честв, она может судить о вас только по наружным при­знакам, которые, сознайтесь, не всегда говорили в вашу пользу, и вы отчасти сами виноваты в этом. Не осуж­дайте ее за то, что она сделала, а лучше постарайтесь заслужить ее одобрение и согласие на наш брак.

—  Каким образом?

— Думаю, что с помощью сеньора Колумба вам это всего лучше удастся. Королева готова была много раз оказать ему необходимое содействие, но дон Фердинанд и его министры всякий раз удерживали ее. Тем не менее она и сейчас благосклонно относится к планам Колум­ба. Это видно хотя бы из того, что он еще недавно про­стился со всем двором и решил покинуть Испанию, но был удержан здесь отцом Жуаном Пересом, бывшим духовником королевы, который теперь здесь, как вам известно, и ждет аудиенции; весьма возможно, что Ко­лумбу дадут те каравеллы, которых он просит, и тогда многие пожелают принять участие в его экспедиции, и вы могли бы быть в числе их.

Целых два часа молодые люди провели с глазу на глаз, и когда маркиза наконец вернулась, то дон Луи поспешил откланяться и удалиться. Мерседес рассказа­ла донье Беатрисе о своих надеждах, и та даже порадо­валась происшедшему в ее отсутствие.