1767-1865 годы

Изгнание иезуитов из Парагвая в 1768 году оз­начало для аче окончание более или менее мирных и упорядоченных опытов с целью их подчинения. Спорадические контакты с колонистами и гуарани продолжались теперь как единственная форма со­прикосновения аче с внешним миром. Мы почти ни­чего не знаем об этих контактах; самое большее, что мы можем сделать,— это провести параллель между уже упоминавшимися формами контактов до 1767 го­да и после 1865 года. Мы можем, однако, с извест­ной исторической достоверностью сделать вывод, что аче в этот период подвергались спорадическим преследованиям — на них охотились — и что пленные индейцы были ассимилированы населением Параг­вая как невольники. Из того, что сказано в преды­дущей главе, явствует, что отношения между иезуи­тами и гуарани, с одной стороны, и «дикими» индей­цами— с другой, мало-помалу улучшались во время колониального периода, и к началу XVIII века неко­торые кааигуа и другие племена, находившиеся на том же уровне развития, были покорены. Мы знаем также, что все более многочисленные аборигены рас­ширили свои связи с христианами-гуарани. Но это развитие в направлении миролюбивой интеграции, судя по всему, оказалось резко прерванным, види­мо, по двум причинам; 1) вторжение бразильских работорговцев; 2) прекращение со стороны иезуитов контроля за обращенными в христианскую веру индейцами. Большинство «диких» индейцев, приве­денных в поселения до их обращения в христианскую веру, были уничтожены или обращены в рабство пор­тугальскими работорговцами.

Источники XIX века повествуют нам не об аче, а о лесных гуарани, находившихся в таком же поло­жении, как и аче; они говорят об ухудшении отноше­ний с начала XX века между парагвайскими кресть­янами и лесными индейцами, среди которых, можно предполагать, были и аче. Ренджер пишет о «диких» гуарани (возможно, мбайа): «Прежде их довольно частр видели посещающими места, обитаемые креола­ми, чтобы менять воск, смолу и перья на иголки, ножи, топоры, безделушки из цветного стекла или на пончо. Но эти посещения становились все более редкими»[87]. Описание этих индейцев, данное авто­ром, выявляет их двусмысленное экономическое положение: с одной стороны, они уже привыкли к некоторым европейским товарам, например уже очищали свои земли от кустарника с помощью металлических инструментов; с другой стороны, ухуд­шение отношений с белыми затрудняло для них получение упомянутых товаров. Тот, кто посещал туземцев в наши дни и теперь изучает отчеты Ренджера, поскольку сталкивается с теми же трудностями пребы­вания среди туземцев; это недоверие к белому и одновременно стремление установить с ним хорошие отношения, чтобы добыть себе товары, затрудняют общение между индейцами и белыми. Ренджер опи­сывает также различные приемы индейцев из сельвы, которые они пускают в ход, чтобы добыть нуж­ные им европейские товары; предложение лесных продуктов, собственной рабочей силы, людей для продажи (в том числе похищение детей у соседей, чтобы затем продать их)[88].

Анализ последствий подобного положения аче по­могает нам лучше понять их трагедию. К концу пре­бывания иезуитов в Парагвае их контакты с окружа­ющим миром улучшились, и аче, поначалу пленен­ные, а затем возвратившиеся в лес либо обращенные в христианскую веру, а затем отпущенные в лес, могли распространить среди своих соплеменников знания и умение пользоваться европейскими товара­ми, Но разрыв отношений с парагвайским обще­ством, который затем последовал (тем более что от­ношения эти, как и у аче, никогда не были вполне хорошими), разрушил надежду удовлетворить эти новые потребности, подталкивая аче к насилию, что­бы получить желаемое. Это было началом того на­сильственного паразитизма, которым характеризуют­ся сегодня контакты аче с их соседями с одной сто­роны, кража европейских товаров превратилась в традицию, в условия жизни аче, с другой стороны, парагвайское общество также старалось удовлетво­рить свои потребности. Желание получать продукты леса, рабочую силу и в особенности детей как на­дежный резерв будущей рабочей силы привело к ин­тенсификации охоты за человеком. Возможно, что уже в XIX веке парагвайцы, живущие на погранич­ных с аче территориях, нуждались в продуктах, при­надлежащих аче, и, наоборот, аче нуждались в това­рах, которые были у парагвайцев. И в этом случае трудный характер взаимоотношений препятствовал мирным контактам, но оставался открытым другой путь приобретения продуктов и товаров — это был путь насилия. Исполнителями этого насилия во мно­гих случаях были не колонисты-парагвайцы, а гуара­ни, которые шли на испано-гуаранийский союз, что­бы получить путем грабежа продукты свободных ту­земцев. В этой связи представляет интерес указание Ренджера, согласно которому кааигуа (здесь это обобщенное название для гуарани) воровали детей у соседних групп и продавали белым; у самого Ренд­жера просили пончо, мачете и нож за мальчика и де­вочку 8—9 лет[89]. По мере распространения таких обычаев в отношении аче тенденции к насилию у по­следних должны были расти. А по мере того, как гуарани интегрировались в парагвайское общество и поэтому уже не могли быть объектом грабительских набегов, аче приобрели важное значение как един­ственно возможная цель охоты за человеком. Это мо­жет быть объяснением того факта, что к концу XIX века стало наблюдаться изменение поведения участи аче: избегая до тех пор любого контакта с окружающим миром, они теперь стали проявлять агрессивность[90].

Веллард подчеркивает, что территория обитания аче претерпела значительные изменения. По его мне­нию, иезуитские поселения для обращенных в хри­стианскую веру индейцев вызвали значительное уменьшение всех непокоренных индейских террито­рий, и в том числе территорий гуаяки, но после из­гнания иезуитов «гуаяки восстановили часть своих старых территорий»[91].

[87] Rengger, 1835, p. 103s.

[88] Ibid., p. 110—134.

[89] Ibid., p. 131s., 325.

[90] Mayntzhusen, 1912, p. 470. Этот автор предполагает, несомненно, иную причину изменения их линии поведения: сме­шение с неаче, Однако по крайней мере более известные до на­стоящего времени аче не позволяют признать никакого доказан­ного влияния туземцев памнеанос, арауканы или матаки, как считал Майнтхузен.

[91] Vellard, 1939, р. 17.