Восставший Инка

Глава четвертая

ВОССТАВШИЙ ИНКА

Не плачь, индианочка, не плачь,
Настанет день,
Придет освободить тебя
Король индейцев Тупак Амару.
Народная кечванская песня

Попытки Кондорканки заставить закон служить индей­цам ничего утешительного не дали: и в далекой Лиме, и в близком Куско остались одинаково равнодушны к судьбе индейских народов. Тогда Кондорканки избирает другой путь — вооруженную борьбу. Публичной казнью коррехидора Арриаги 10 ноября 1780 г. открылся новый этап в жизни Хосе Габриэля Кондорканки. Бросив вызов королевской Испании, он тем самым перешел свой Ру­бикон.

Впрочем, впервые имя Кондорканки как заговор­щика было названо предшественнику Арриаги — корре­хидору Мендиете еще в 1777 г. Во время тревожных событий в апреле 1780 г., когда в Куско власти раскрыли разветвленный антииспанский заговор, шла волна поваль­ных арестов, имя Кондорканки также фигурировало в списке подозревавшихся, он мог быть схвачен. Архидья­кон Куско Хименес де Вильяльба настойчиво предлагал Арриаге арестовать Кондорканки — «этого преступника», на что тот отвечал: «Он — влиятельный касик и сделать это, не вызывая волнений и протестов, невозможно» (3, 433).

Все современники и очевидцы дальнейших событий так же как и исследователи, единогласно утверждают, что план вооруженного выступления Кондорканки вынашивал в течение долгих — от пяти до десяти — лет. «Создать широко разветвленную тайную организацию»[63] — такова была цель тщательно скрытой от посторонних глаз дея­тельности умелого конспиратора.

По имеющимся сведениям, уже в первые недели вос­стания в различных селениях, разделенных сотнями ки­лометров, были найдены изображения Кондорканки. В местечке Моса власти арестовали более 20 его сторон­ников. Те вышли на площадь, поднимая высоко над голо­вой «большие медали, вырезанные из дерева, с изображе­нием фигуры Тупак Амару и его жены»; восставшие ин­дейцы Мачакамарки также «носили по улицам его портрет словно знамя, называя Тупак Амару королем и спасителем»[64]. Эти факты прямо говорят о том, что дви­жению, начатому 10 ноября 1780 г., предшествовала длительная подготовка.

Повсеместное недовольство колониальным режимом, брожение в низах, и верхах колониального общества, антииспанские заговоры в городах и волнения в горах среди индейцев, вести об освободительпой войне англий­ских колоний — все заставляло думать, что он не будет одинок. Годы борьбы закалили его веру в себя, веру в особое предназначение — освободить индейцев от тяжкого колониального ярма. Большое значение Кондорканки придавал официальному признанию его потомком Тупак Амару I и подтверждению его права на титул маркиза Оропеса, дарованпый испанской короной в XVI в. пред­ставителям инкской династии.

Здесь следует сделать маленькое отступление. Как справедливо заметил Ю. А. Зубрицкий, активная роль представителей инкской династии в антииспанском дви­жении XVI в. породила среди индейского населения «глу­бокую убежденность в том, что освобождение от тяжелой доли придет к ним именно от инков или от их потом­ков»[65]. Вот почему вожди многих восстаний в колони­альной истории Перу присваивали себе титул Инка. Хосе Кондорканки не представлял исключения, с одной лишь поправкой: его стремление добиться монопольного права называться Инкой едва ли оправданно. Так, он ут­верждал: «Моя кровь — единственная, оставшаяся от ко­ролевской крови инков, королей этого царства»[66]. Однако в 70-х годах XVIII в. Кондорканки был не единственным, а одним из многих знатных индейцев, которые вели свое происхождение от инкской династии: к их числу принад­лежали индейские касики Пумакава, Чокеванка и др. Представители знатного рода Савараура считали себя по­томками по мужской линии девятого инки Пачакути Юпапки, а по женской — одиннадцатого инки Вайна Капака (4, 246). И это неудивительно.

По сообщению хрониста Гарсиласо де ла Веги, из­вестно, что в 1603 г. в Перу потомки инкской династии составили ходатайство к испанскому королю Филиппу III. Авторы ходатайства, жалуясь на свое бедствеппое поло­жение, просили освободить их от уплаты податей и дру­гих повинностей, которыми они были обложены, «как и остальные индейцы». Всего в этом списке через 70 лет после конкисты упоминалось «567 особ мужского рода», представлявших 11 колен, каждое из которых возводило себя к одному из правивших в доиспанское время верхов­ных правителей — инков[67].

В XVII в. в Куско проживало 400 потомков инкской династии по мужской линии[68].

Оставляя в стороне честолюбивые притязания Кондор­канки, вполне в духе его времени, а он был сыном своего времени, выразим уверенность: в отличие от других знат­ных индейцев почетный титул Инка был ему нужен прежде всего для того, чтобы получить моральное право говорить от имени всех индейцев. В его понимании быть Инкой значило быть Вождем. Впоследствии он сам на­пишет: «Это вдохновило меня встать на защиту индей­цев, используя все возможные средства, чтобы навсегда покончить с тяжелыми притеснениями со стороны корре­хидоров и других чиновников» (127).

Необходимо учитывать и другую, практическую, сто­рону: для осуществления своего грандиозного замысла Кондорканки нуждался в возможно более активной под­держке индейцев. В индейской же среде спустя два с по­ловиной столетия после конкисты продолжали сохранять­ся пережитки культа верховных правителей.

В древности глава государства Сапа Инка — Един­ственный Инка — считался воплощением самого могуще­ственного и всесильного бога инкского пантеона — бога Солнца. Личность верховного правителя — сына Солн­ца — обожествлялась, служила объектом религиозного поклонения.

Конкиста навсегда развеяла миф о всемогуществе сыновей Солнца, но языческие традиции все еще давали о себе знать как в быту, так и в общественной жизни колонии. Процветала местная иконография: изображе­ния древних правителей с традиционными знаками отли­чия украшали стены домов знатных индейцев, церквей, часовен. По особо торжественным случаям в Лиме и Куско устраивались торжественные процессии, в которых принимали участие и представители самых аристократи­ческих родов. Так, в 1747 г. в церемониальном шествии по главной площади Куско прошли «20 инков законной линии», одетых согласно древнему обычаю, в окружении многочисленной личной свиты[69].

Вполне понятно, что Кондорканки, называя себя Ин­кой, рассчитывал в полной мере опереться на тот высокий, непререкаемый авторитет, которым пользовались среди индейцев обладатели этого древнего титула. Вот почему под его первыми воззваниями стоит подпись: «Дон Хосе Габриэль Тупак Амару, индеец королевской крови инков и главного рода, Инка».

В память о его предке, казненном в 1572 г., потомки нарекут Кондорканки — Тупак Амару II.

* * *

Тупак Амару действует без промедления. 11 ноября отряды вооруженных индейцев, метисов и креолов напра­вились в соседнюю провинцию Киспиканчи. В главном городе провинции — Кикихане повстанцы намеревались публично казнить местного коррехидора Ф. Кабреру[70]. Однако тому удалось уйти от справедливого возмездия и тайными тропами добраться до Куско. 12 ноября там стало известно, что Кондорканки поднял восстание.

Среди ближайших сподвижников Тупак Амару были его сыновья Иполито и Мариано, двоюродный брат Диего Кристобаль, сводный брат Хуан Баутиста, а также жена Микаэла Бастидас и ее братья.

Захватив Кикихану, Тупак Амару овладел королев­ской казной и складами. Часть средств он сразу же рас­пределил между повстанцами, в частности товары, предназначавшиеся для очередного репарто. Тупак Амару от­крыл двери местной тюрьмы и освободил томившихся там заключенных, в том числе и негров. Объявив их сво­бодными, он предложил всем вступить в ряды его армии.

Район Сьерры, охваченный восстанием

На обратном пути в селениях Помоканча и Парапикчу Тупак Амару снес до основания помещения, где находи­лись ненавистные обрахе — ткацкие мастерские.

Документ эпохи гласит: «13 ноября пришел (Тупак Амару.— С. С.) к обрахе Помоканча в селении того же имени, которые повелел открыть; и в присутствии не­скольких касиков из соседних сел, созванных по его при­казу, сказал им, что его долг — не только в том, чтобы повесить пять коррехидоров, но и в том, чтобы разрушить все обрахе; затем он заставил вытащить из них всю одеж­ду, спросил, не был ли их хозяин чьим-либо должником... и, уплатив все его долги, распределил все оставшееся между индейцами»[71].

Фактор неожиданности, внезапности, который Тупак Амару расчетливо использовал в первые дни восстания, дал ему 6 тыс. добровольцев, из которых только три сот­ни были вооружены мушкетами, остальные же, главным образом индейцы его и из соседних владений, — только пи­ками да пращами. Срочно требовались новые доброволь­цы и новые сторонники. Он с жаром берется за состав­ление обращений и указов, которые адресуются к близ­ким и далеким провинциям и зовут присоединиться к делу, начатому им. Революционные воззвания, написан­ные на тонком полотне, прятались в одежде посланцев Кондорканки и рассылались в самые дальние уголки вице-королевств Перу и Ла-Платы.

Язык этих документов прост и лаконичен. Вот пись­мо, отправленное 15 ноября 1780 г. двоюродному брату Тупак Амару — дону Бернардо Сукакава: «Имею пове­ление свыше уничтожать коррехидоров, о чем сообщаю и тебе, чтобы ты делал то же самое, что и я. Посылаю копию, которая прилагается, обнародуй ее лично в виде указа во всех селениях, и пусть поставят виселицы для всех несогласных. Проделав это от имени короля, нашего сеньора, созови всю провинцию и всех, кто необходим, хватай нынешнего коррехидора и прежнего, поставь их имущество под надежную охрану и присмотр».

И, как бы предваряя недоуменный вопрос,— припис­ка: «Этот приказ не против бога, не против короля, а против плохих законов. Приказываю также сделать ко­пии с текста оригинала, чтобы вывесить их во всех се­лениях этой провинции и на воротах всех церквей, чтобы сей приказ стал известен всем жителям и никто не остал­ся бы в неведении» (120).

Сам указ гласил: «Так как король приказал мне принять чрезвычайные меры против разных коррехидо­ров и их советников на законном основании... назначаю своим заместителем (в провинции Лампа.— С. С.) пра­вителя дона Б. Сукакава; пусть он немедленно с долж­ной осмотрительностью и втайне схватит коррехидора и его помощника, созвав для этой цели солдат и индейцев этой провинции, пусть содержит преступников в самой крепкой тюрьме под стражей, отказывая им в каком-либо сообщении [с внешним миром], пока не будет сделана тщательная опись всех вещей и бумаг, которые будут найдены, не упустив ни одной, о чем дать мне самый подробный отчет, так как все эти вещи принадлежат ко­ролю и настоящим властям, которые правят по справед­ливости, чтобы возместить таким путем все убытки, от которых до сего дня страдали индейцы и другие люди. Дано в селении Тунгасука» (121).

В тот же день Тупак Амару отправил письмо другому своему родственнику — дону Диего Чокеванка в го­род Асангаро. Он писал: «Сообщаю, что приказом свыше имею задание уничтожить коррехидоров ради общего бла­га... чтобы впредь не было коррехидоров, чтобы также полностью уничтожить миту в Потоси, алькабалу, адуану и многие другие пагубные установления». Повелев дону Диего поставить виселицы для всех непокорных, Тупак Амару разъяснял: «Я сочувствую землякам-креолам, ко­торым никогда не собирался причинять какого-либо вре­да, чтобы мы жили как братья, соединенные воедино...» (123, 125).

Добиваясь поддержки поднятого им восстания, ин­дейский вождь усиленно рекомендовал другим индейским правителям ту самую тактику, которую столь успешно применил сам: прибегать как к моральному давлению (все делается от имени и по приказу короля), так и к угрозам физической расправы. Это был голос трезво мыс­лящего политика. Однако «любимый родственник» Диего Чокеванка предпочел остаться верным королю и срочно переслал в Куско «поджигательное» письмо.

В городе встревожились. Слишком велики были авто­ритет и влияние восставшего Тупак Амару в индейских селениях и в самом Куско, чтобы недооценить начав­шееся движение. В городе, втором по значению после Лимы (в нем в ту пору насчитывалось 26 тыс. жителей), срочно созывается военная хунта.

С целью привлечь в свой лагерь новых сторонников Тупак Амару направляет в Куско указ следующего со­держания: «Указ от 16 ноября 1780 г. (через шесть дней после начала восстания.— С. С.) для города Куско, что­бы чапетонес отпустили рабов, предоставив им свободу. ...Каждый, без исключения, кто на себе испытал жестокое обращение европейцев, должен поддержать мой указ и полностью отобрать у чапетонес принадлежащих им ра­бов. Добавляю, что те должны быть освобождены от раб­ской службы и рабского состояния, в котором эти люди пребывают сейчас; за невыполнение сего указа моих противников ждет самое суровое наказание, которое толь­ко имеется в моей власти, будь это священники, монахи или лица другого положения или звания.

И чтобы никто не остался бы в неведении, приказы­ваю вывесить эти воззвания в общественных местах это­го города, Хосе Габриэль Тупак Амару, Инка»[72].

Какой уверенностью дышат эти строки! Полное и не­медленное освобождение рабов! Словно нет военной хун­ты в Куско, словно уже открылись ворота города на­встречу повстанцам!

Напуганные власти принимают срочные меры, чтобы подавить восстание в зародыше. В Куско спешно форми­руется карательный отряд в 1500 человек — испанцев, креолов, метисов. 17 ноября он форсированным маршем выступает на юг, в провинцию Тинта. Отряд возглавляет коррехидор Фернандо Кабрера, жаждавший вернуть бо­гатства, реквизированные у него восставшими. В обозе идет 2400 «верных» индейцев (которым военная хунта выдала мизерное жалованье из расчета по 1,5 реала в день и 60 тюков коки, без которой индейцы не обхо­дились) под началом «преданного» индейского касика Педро Савараура (3, 581).

Вечером 17 ноября отряд прибывает в небольшой городок Сангарара в двух днях пути от намеченной цели и располагается лагерем на главной площади перед цер­ковью. Каратели, однако, пренебрегают мерами предосто­рожности: ранним утром их застигают врасплох повстан­цы, прекрасно осведомленные о всех передвижениях противника. В начавшейся панике, окруженные со всех сторон, испанцы теряют большую часть своих людей, оставшиеся в живых прячутся в церкви. Тупак Амару предлагает испанскому командованию отпустить креолов и метисов, а также женщин с детьми, укрывшихся под сводами церкви. Однако испанцы обрекают всех на смерть в этом каменном мешке, который вскоре загорелся от взрыва спрятанных там пороха и снарядов. Повстанцы сжигают местную тюрьму, выпускают на свободу всех пленников и, захватив богатые трофеи — мушкеты, пушки, запасы пороха и снаряжения, с триумфом воз­вращаются в Тунгасуку. Победа над правительственным войском вдохнула в повстанцев новые силы. Восемь про­винций перешли под знамена восставшего индейского вождя.

Как только весть о разгроме карательного отряда до­стигла Куско, в городе поднялась паника. Один из оче­видцев событий писал: «19 ноября прошел ложный слух, будто мятежник уже к десяти часам дня будет в городе; побросав артиллерию, все сбежались и закрылись внутри церкви Ла-Компания; таким образом, если бы он (Тупак Амару.— С. С.) действительно пошел бы на Куско, он овладел бы им»[73].

О том, сколь велико было значение Куско как столи­цы перуанской Сьерры для королевской власти, писал участник событий, житель Куско — испанец Хименес де Вильяльба: «Я не сомневаюсь, соблюдай спокойствие этот город — все остальные мятежи в стране будут мимо­летны и незначительны, но если он (Тупак Амару.— С. С.) овладеет Куско, вся страна станет нашим врагом» (3, 151).

Пока в смятенном Куско терялись в догадках по по­воду ближайших планов восставших, Тупак Амару при­нял решение отправиться на юг и юго-восток страны и поднять против испанцев жителей нагорной области Кольясуйо, у северных берегов озера Титикака. В то же время его двоюродный брат Диего двинулся к северу, на другой берег реки Вилькамайо, чтобы отрезать Куско с востока, со стороны крепости Саксаваман.

Тупак Амару провозглашает обширную программу социально-экономических реформ, которые не только обещает, но и в революционном порядке осуществляет на практике.

Везде, где бы ни появлялись его отряды, они немед­ленно объявляли об отмене наиболее ненавистных коло­ниальных институтов, таких как мита, обрахе, алькабала, десятина, бывших непосредственной, наиболее понятной индейской массе причиной их бедственного положения.

Тупак Амар прилагал огромные усилия, чтобы при­влечь на свою сторону и креолов. Как справедливо заме­тил Б. Левин, он использовал все имевшиеся в его рас­поряжении средства, чтобы развеять пущенный испанца­ми слух, что-де движение направлено не только против них, но и против креолов. Не случайно во всех своих воззваниях Тупак Амару столь демонстративно «подчер­кивал свою любовь ко всем без различия людям, родив­шимся на земле Америки»[74].

В воззвании к жителям провинции Карабайя от 15 де­кабря 1780 г. он писал: «Как друг моих соотечественни­ков, счел я нужным и необходимым приказать вам не повиноваться и не оказывать помощи судьям вашей про­винции». Неделей позже: «Меры, которые я принял, имеют целью поддержку, защиту и охрану испанцев-креолов, метисов, самбо и индейцев и их благополучия, потому что все мы — земляки и соотечественники, по­скольку родились в наших землях и все произошли от единого корня — от индейцев... в моем распоряжении люди, деньги и все соседние провинции, где царит союз между креолами и индейцами» (121).

7 декабря Тупак Амару пересек горную цепь Вильканоту, границу между вице-королевством Перу и Ла-Платой, и вышел к озеру Титикака. В воззваниях к осво­божденным провинциям он называл себя «освободителем королевства» и писал, что его первая задача — «восста­новить привилегии, предоставленные Индиям католиче­скими королями»[75]. По пути он смещал коррехидоров, назначал на их место своих людей; установил смертную казнь за воровство, пьянство и ложь. Жители многих го­родов и селений восторженно встречали его отряды. Кор­рехидоры, местная знать и роялистское ополчение в па­нике бежали, не смея сопротивляться победоносному мар­шу повстанцев. Всего за время южного похода под знаме­на Тупак Амару встали 24 провинции. Численность его армии выросла до 90 тыс. человек.

Вот каким видели современники восставшего Инку в декабре 1780 г.: «Тупак Амару выезжал на белом коне, украшенном богатой сбруей, с двумя мушкетами у седла, с пистолетом и шпагой, в камзоле из голубого бархата, обшитом золотым галуном. Вокруг лба — золотая повязка, на голове шляпа-треуголка... на груди — золотая цепь, а на ней — золотое солнце, символ правителей, его пред­ков» (19).

Однако хоть и велики были успехи индейского вождя, а долгое его отсутствие вызывало нараставшую тревогу у тех, кто остался в провинции Тинта. Упорные сомне­ния в необходимости южной кампании высказывала прежде всего жена Тупак Амару — Микаэла Бастидас. Метиска по рождению, она стала достойной соратницей и помощницей своего мужа. По отзывам современников, ни умом, ни храбростью Микаэла не уступала Тупак Амару, а в дальновидности и проницательности не раз превосходила его. Не будучи уверена в том, что у Кондорканки хватит мужества повесить Арриагу, она яви­лась к месту казни с мушкетом под плащом: уж если не с помощью петли, так пулей совершить справедливый акт возмездия. Оставшись заместителем Тупак Амару в штаб-квартире восстания — провинции Тинта, она разви­ла неутомимую деятельность, свидетельствовавшую об исключительной воле, энергии и одаренности этой необык­новенной женщины.

Микаэла собирала разведывательные данные с по­мощью налаженной сети разведчиков, неприкосновенность которых охраняла специальными пропусками. Без такого пропуска, подписанного «донья Микаэла Бастидас», ни один человек не мог передвигаться по территории, захваченной повстанцами. Она занималась материальным обеспечением армии — от таких мелочей, как бинокли, до пушек, провизии, одежды; вела оживленную перепи­ску с восставшими провинциями севера, призывая мест­ных вождей покончить «с тяжкими поборами и положе­нием собак», на которое обрекли индейцев.

По приказу Микаэлы индейцы сожгли мосты через реки Кикихана, Уркос, Кайкай, Писак. Повстанцы пыта­лись уничтожить мост через бурную Урубамбу и выйти к большому, главному мосту через реку Апуримак, един­ственному каналу связи между Куско и Лимой, чтобы, по ее словам, «чапетонес не могли спастись бегством». Это был великолепный тактический ход, к сожалению, оставшийся невыполненным.

Микаэла предусмотрительно велела выставить пушки на господствующих над Куско вершинах, таких, как Пикчу и других, «чтобы враги не опередили». Ясно осо­знавая влияние церкви на умы и настроение индейской массы, Микаэла назначила «епископом», духовным па­стырем восставших, метиса — монаха Николаса Вилью, противопоставив его засевшему в Куско епископу Хуану Мануэлю Москосо, предавшему анафеме Тупак Амару и его сподвижников (2, 302, 307, 331—332 и др.). Донья Микаэла настаивала на том, чтобы сразу же после раз­грома испанцев под Сангарара повстанцы двинулись на Куско, объятый паникой и растерянностью.

Позднейшие биографы и исследователи безоговорочно приняли сторону жены Тупак Амару, считая, что тот со­вершил роковую ошибку, когда на месяц отложил осаду этой колониальной цитадели.

Однако поход Тупак Амару по южным провинциям был вызван серьезными тактическими соображениями. Здесь располагались крупные города, опора роялистов — Лампа, Арекипа. Пуно, И хотя военный совет в Лампе в начале декабря решил отступить, «так как сопротивле­ние невозможно, а сдаться с оружием — постыдно», вла­сти Арекипы приняли энергичные меры для организации отпора повстанцам. Они провели срочную мобилизацию местного ополчения в пяти окрестных провинциях и за­требовали оружие из городов Ика и Арика на побережье. Испанцы разрабатывали план атаковать Тинту одновре­менно с юга и севера. Как явствует из письма Тупак Амару от 1 декабря 1780 г., он решил «покончить пер­вым делом» с роялистской угрозой на юге (4, 46—52; 2, 322). У него были для этого веские основания.

Все время, пока Тупак Амару действовал в южной части страны, Микаэла настойчиво убеждала его вер­нуться. В своих письмах она приводила разные доводы: «ты упускаешь прекрасную возможность и приводишь меня в отчаяние»; «даешь нашим главным врагам в Куско время подготовиться к отпору», «чтобы они воору­жились и разорвали нас на куски»; «тратить в мелких стычках деньги и средства, которых будет недоставать в решающий момент»; «погубишь всех людей, предназна­ченных для взятия Куско»[76]. Поистине в этой женщине жил великий стратег.

10 декабря из Тунгасуки она прислала последнее, ре­шающее письмо мужу. В нем Микаэла сообщала, что из Куско направляются три колонны карательных войск, чтобы, пользуясь его длительным отсутствием, взять при­ступом Тинту. Письмо заканчивалось тревожным «Пото­ропись». Не дойдя до города Пуно, на западном берегу озера Титикака, уже готового пасть к ногам повстанцев, Тупак Амару отдал приказ о возвращении; 17 декабря он прибыл в Тинту.

Шел второй месяц небывалого в истории Испанской Америки восстания. В нем все было необычным: и не­ожиданно дерзкое начало, и могучий размах во всем, касалось ли это числа повстанцев, представительности социального состава участников движения, размеров охваченной им территории, организации военных насту­пательных действий.

Современник событий писал: «Тупак Амару во главе своих приверженцев уже имеет значительную армию, и не такую, которую встретили в этих местах Писарро... и другие первые конкистадоры, а вооруженную огне­стрельным оружием... и маленькими пушками, которые тиран (так называли Тупак Амару враги.— С. С.) на­учился отливать, снабженный для этого всем необходи­мым» (50).

Объятые паникой колониальные власти с самого нача­ла серьезно считались с тем, что восстание может приве­сти к потере всего вице-королевства Перу и части вице-королевства Ла-Плата.

Нет, это был не заговор одиночек, не робкая попытка протеста, не стихийный взрыв, а хорошо организованное, массовое, вооруженное выступление со своей политиче­ской программой.

В перуанских Андах, исконном обиталище индейских народов, назревали драматические события.

Движение возглавил человек, который с гордостью го­ворил о себе: «Всем известно и общепризнанно, что я — индеец со всех сторон» (2, 72). Ополчившись на кастовые предрассудки, индейский вождь впервые открыто заявил, что индейцы — это могучий корень, питающий живитель­ными соками все сословия. Низведенного до рабского состояния индейского крестьянина он потребовал при­знать в качестве полноправного соотечественника креола.

Совершенно новым для политической жизни колонии и чреватым самыми опасными последствиями для коло­ниального режима являлся и призыв Тупак Амару к единению «соотечественников всех званий и положения, рожденных в наших землях», для борьбы против «тяжко­го ига, тиранического правления Испании» (41).

Громоздкий, неповоротливый механизм бюрократиче­ской колониальной машины, с трудом раскручиваясь, еще не вступил в действие.

[63] Зубрицкий Ю. А. Инки-кечуа, с. 128—129; Valcarcel D. La rebelion de Tupac Amaru. Mexico, 1965, p. 52; Lewin B. La rebelion de Tupac Ama­ru..., t. I, p. 343—345.

[64] Lewin B. La rebelion de Tu­pac Amaru...., t. I, p. 345.

[65] Зубрицкий Ю. А. Инки-кечуа, с. 117.

[66] Cornejo Bouroncle J. Op. cit., p. 132.

[67] Инка Гарсиласо де ла Вега. Указ. соч., с. 646—647.

[68] См.: Gibson Ch. The Inca Con­cept of Sovereignity and the Spanish Administration in Peru. New York. 1948, p. 101— 102.

[69] Roel V. Los Libertadores. Proceso social, economico, politi­co у militar de la independencia. Lima, 1971, p. 14—15.

[70] Тупак Амару пытался зама­нить Кабреру в Тунгасуку в первые же дни восстания. Он потребовал, чтобы Ла Мад­рид, владелец обрахе в Пошоканче, сидевший в его до­машней тюрьме вместе с Ар­риагой, вызвал Кабреру запиской. Однако Ла Мадрид отказался выполнить приказ Тупак Амару, сославшись на то, что поссорился с Кабре­рой и записка не даст долж­ного эффекта (2, 396—397).

[71] Lewin В. La resurreccion de Tupac Amaru, p. 35.

[72] Lewin B. La rebelion de Tu­pac Amaru..., t. I, p. 403.

[73] Durand Florez L. Op. cit., p. 118.

[74] Lewin B. La rebelion de Tu­pac Amaru..., t. I, p. 402.

[75] Lewin B. La resurreccion de Tupac Amaru, p. 62.

[76] Valcarcel D. La rebelion de Tupac Amaru, p. 113—114.