Клич в Тинте

Глава третья

КЛИЧ В ТИНТЕ

В лице его было что-то величественпое: суровое от природы, оно редко освеща­лось улыбкой. Казалось, душа его посто­янно пребывала в самосозерцании... вечно занятая великими помыслами.
Анонимный хронист XVIII в.

Утром 10 ноября 1780 г. главная площадь селения Тунгасука, что в провинции Тинта, южнее города Куско, гу­дела сотнями голосов. Вот уже второй день со всех кон­цов сюда спешили вооруженные креолы, метисы и окрест­ные индейцы. Прокатился слух, будто на побережье объявились пираты, и сам королевский коррехидор дон Антонио де Арриага велел собирать людей для отпора морским разбойникам. Хосе Габриэль Кондорканки, ме­стный касик, верхом на белом коне — так гласит устная легенда — делал смотр собравшимся отрядам.

Между тем на площади соорудили помост, на нем — виселицу, словно собирались казнить государственного преступника. И действительно, вскоре показалась процес­сия. Впереди нее следовал глашатай и громким голосом то на языке кечва, то на испанском выкрикивал: «Ко­роль, наш господин, повелел лишить жизни этого челове­ка как мятежника!»

Гул удивления пронесся над толпой: в человеке, ко­торый взбирался на эшафот, все узнали грозу и хозяина этих мест — ненавистного Арриагу. Началась процедура разжалования. С коррехидора сорвали полковничий мун­дир и все знаки отличия. От имени испанского короля Карла III был торжественно оглашен указ: казнить ко­рыстолюбивого чиновника постыдной казнью — через по­вешение — за насилие, невыносимые поборы, за жесто­кость, с которой он обращался с индейцами. Негр Анто­нио Облитас, сапожник и бывший раб осужденного, немедленно привел приговор в исполнение.

Глава местных индейцев Хосе Кондорканки обратился к собравшимся и сказал, что волей, дарованной ему ко­ролем, он воздаст справедливую кару коррехидорам и всем чапетонес, которые тиранят парод. Он объявил, что уничтожит репарто, алькабалу и ненавистную миту. Призвав креолов, метисов и индейцев присоединяться к нему, Кондорканки убеждал их не жалеть своих голов, если они хотят добиться победы. «Вы хорошо знаете мою лю­бовь к вам, — продолжал Хосе Габриэль.— Я сам готов погибнуть на виселице и пойду на смерть с радостью, лишь бы вернуть вам свободу». И он накинул на себя петлю, чтобы никто не усомнился в его искренности (2, 253—256). Так, по рассказам очевидцев, индейский касик Хосе Габриэль Кондорканки объявил войну испан­скому колониальному режиму.

Однако кто уполномочил его говорить и действовать от имени Карла III? Это был тактический прием, расчетливая попытка предотвратить возможное сопротивле­ние индейцев и метисов. Подавляющее большинство сви­детелей и очевидцев казни коррехидора Арриаги не зна­ли подлинных намерений касика, они были уверены, что действительно присутствуют при исполнении коро­левского указа.

Из разноречивых показаний, собранных впоследствии, стало известно, как развивались события. За неделю до своей казни коррехидор провинции Тинта Арриага празд­новал в селении Янаока, в доме местного священника, день рождения августейшего монарха. Еще до окончания торжества Кондорканки, находившийся среди гостей, со­слался на неотложные дела и покинул дом священника. Много позже разомлевший от обильной трапезы сеньор коррехидор был схвачен на пути домой по тайному при­казу индейского касика. К ночи коррехидора и сопро­вождавших его слуг скрытно доставили и надежно спря­тали в доме Кондорканки в селении Тунгасука. Вся «опе­рация» прошла столь молниеносно, что о местонахождении испанского чиновника в последующие дни никто даже и не догадывался. По словам современника, «одни говори­ли, что он объезжает дальние селения, другие, что он по горло занят важными делами, не оставляющими ему досуга» (2, 253).

Видимо, Хосе Кондорканки тщательно разработал и детально продумал план действий: он был человеком не­дюжинной смелости, отваги, острого ума и безгранично верил в успех задуманного предприятия. Хосе Габриэль все делает настойчиво, быстро, решительно. Обращает на себя внимание и то, что круг его единомышленников на начальном этапе чрезвычайно узок: очевидно, он боялся предательства. Кондорканки не мог не знать, что многие планы предыдущих восстаний так и остались планами: их раскрывали доносчики.

Оказавшись пленником индейского вождя. Арриага становится орудием выполнения его замысла. Под давле­нием Хосе Кондорканки коррехидор подписывает несколь­ко важных документов: письмо казначею в городе Тинта, чтобы тот немедленно доставил в Тунгасуку всю общест­венную казну и наличное оружие подведомственной ему провинции; и индейский вождь, так остро нуждавшийся в том и в другом, получает 22 тыс. песо; много золота в слитках; 75 мушкетов; лошадей и мулов и личное ору­жие коррехидора (2, 712).

В следующем письме Арриага приказывает доставить ему его постель, ножные кандалы (они предназначались для него самого) и, главное, ключи от всех обществен­ных зданий в Тинте.

К испанцу Бернардо Ла Мадриду, владельцу обрахе Помоканчи, что в 20 км от селения Тунгасука, в те дни также пришло «послание Арриаги». Вот вкратце его рас­сказ. «5 ноября 1780 г. я получил записку за подписью, как мне показалось, моего друга полковника дона Антонио де Арриаги (коррехидора провинции Тинта) сле­дующего содержания: „Дорогой друг! Как только прочте­те письмо, немедленно отправляйтесь в Тунгасуку, нам нужно обсудить сегодня вечером несколько важных дел...“» Несколько удивленный, Ла Мадрид тем не менее вскочил на коня и поспешил выполнить приказ. Приска­кав в Тунгасуку, он вошел в дом Кондорканки и застал его обедающим в окружении многочисленных родственников. Объяснив, что приехал по вызову коррехидора, Ла Мадрид спросил, где тот находится. «Он скоро будет здесь», — ответил Кондорканки. «Я весьма поразился, — пишет испанец, — так как письмо было прислано из это­го селения, и хотел тут же уехать по делам, не терпящих отлагательства». Тогда Хосе Габриэль вывел Ла Мадрида во двор и сказал, что в силу некоторых обстоятельств коррехидор скрывается у него и подвел его к дверям пристройки. «Я быстро вошел, — продолжает свой рассказ Ла Мадрид, — на меня тут же набросились люди... вскоре я увидел и самого коррехидора, прико­ванного к колоде. Меня связали...» (2, 395—396).

Таким же образом Кондорканки удается заманить к себе ближайших помощников коррехидора: казначея, сек­ретаря, оружейных дел мастера, которым он предлагает перейти на свою сторону. Незаметно для всех в течение недели Кондорканки превращается в истинного хозяина провинции Тинта. Наконец, 8 ноября арестованный кор­рехидор Арриага по требованию Кондорканки скрепляет своей подписью последний приказ, обязывающий жителей всех окрестных селений за 24 часа собраться в Тунгасуке «ради службы королю и общественному делу»[44]. Он созывает людей на собственную казнь... Остальное уже известно читателю.

Кто же был этот человек, дерзнувший открыто бросить столь смелый вызов владыкам колониального Перу?

Генеалогическое древо Хосе Габриэля Кондорканки уходило корнями в далекое и трагическое прошлое стра­ны инков. Бунтарский дух он унаследовал от своего пред­ка — Тупак Амару I[45].

Два столетия прошли с тех пор, как в 1572 г. на площади многострадального Куско по приказу вице-короля Франсиско де Толедо испанцы казнили юного Тупак Амару, последнего инку, последнего защитника героиче­ской Вилькапампы, горной крепости, которую 40 лет не могли покорить испанские завоеватели.

В живых осталась малолетняя дочь казненного, ньюста (принцесса) Хуана Пилькоуако. Из находящегося в Генеральном архиве Индий прошения, принадлежавшего перу Хосе Кондорканки, нам известно, что в 70-х годах XVIII в. он хранил у себя собрание документов, заполненных, по его словам, «старинными буквами» и переда­вавшихся из поколения в поколение. Переплетенные в четыре объемистые тетради, они насчитывали свыше 500 листов (2, 39—42, 47). В них содержались неоспори­мые доказательства происхождения Кондорканки от доче­ри казненного Тупак Амару I.

Согласно этим бумагам в 1609 г. Хуана Пилькоуако, к тому времени уже жена индейского касика Диего Кон­дорканки, прошла процедуру проверки и подтверждения своей принадлежности к инкской династии. 12 свидете­лей, заслуживавших «самого высокого доверия», среди них потомки инков, единогласно подтвердили следующее: когда в Куско по приказу дона Франсиско де Толедо доставили пленного Тупак Амару из провинции Вилька- пампы, вместе с ним привезли донью Хуану и другую ее сестру грудного возраста, которых тот как дочерей «вос­питывал и признавал». Девочек несли на носилках: ведь они были дочерьми Инки. Далее следует характерная де­таль: свидетели своими глазами видели, как усадили на площади дочерей Тупак Амару, чтобы они наблюдали за казнью своего отца (2, 41).

Догадывался ли Кондорканки, не раз читавший этот старинный документ, что столь бесчеловечной сцене суж­дено будет повториться через 200 лет?

Блас Кондорканки, прадед Хосе Габриэля, взял в жены креолку Франсиску Торрес: в жилах их детей сме­шалась индейская и испанская кровь. В 1699 г, дед Хосе Габриэля — Бартоломе — был официально признан потом­ком Тупак Амару по прямой линии. В соответствии со знатным происхождением он получил право носить хо­лодное оружие — шпагу и кинжал, ездить верхом и дер­жать лошадей, В 1715 г. Бартоломе стал одним из 24 знат­ных индейцев, допущенных к выборам альфереса — зна­меносца, носившего на праздничных церемониях штандарт города Куско (2, 46). Должность скорее деко­ративная. но престижная. Далее этого не простиралась щедрость испанской короны по отношению к бывшим хо­зяевам Перу.

* * *

В 120 км южнее Куско, в междуречье двух могучих вод­ных потоков — Апуримака и Урубамбы, пробивающих себе путь на север среди отрогов Центральных Анд, рас­положилась провинция Тинта. Древние инки называли верхнее течение Урубамбы Вилькамайо, что значит Свя­щенная река. В ее долинах и на горных склонах издрев­ле жили индейцы кечва. В самой северной части провин­ции Тинта, вокруг небольшого горного озера, находились наследственные земли семьи Кондорканки: селения Пампамарка и Тунгасука, на самом берегу, и Суримана, чуть выше, на горном склоне. В Суримане 19 марта 1738 г.[46] и родился Хосе Габриэль — в семье потомственного касика Мигеля Кондорканки-и-дель-Камино.

Рано осиротевшего мальчика (сначала он потерял мать, а потом и отца) взяли на попечение дна дяди, ко­торые постарались дать племяннику хорошее образова­ние.

Первым его учителем стал местный священник Кар­лос Родригес, в 15 лет Хосе отвезли учиться в древний город Куско.

Город двух народов, двух миров, двух культур, он, так же как и его новый житель, был метисом Анд: на до­мах и улицах лежала печать причудливого смешения ин­дейских и испанских традиций. Кирпичные стены испан­ских домов покоились на каменных глыбах монолитной кладки времен инков, а на монументальных, циклопиче­ских блоках, бывших некогда фундаментом величавого ипкского Храма Солнца и окружавших его храмов Луны и Звезд, высились стены монастыря Санто-Доминго, при­надлежавшего ордену доминиканцев: вместе с конкиста­дорами завоевали они древнее Куско.

На развалинах дворца одного из последних инков — Вайна Капака — выросли башни иезуитского монастыря и церкви Ла-Компания. Неподалеку располагалось и за­крытое учебное заведение — училище для знатных индей­цев и касиков Сан-Франсиско-де-Борха, основанное в 1630 г. и названное в честь видного деятеля ордена иезуитов. Именно сюда и приехал учиться Хосе Кондор­канки.

Школа предназначалась для «старших сыновей глав­ных касиков», наследовавших родовые земельные владе­ния своих отцов. В ее задачу входило обучение знатных индейских отпрысков «евангельской доктрине и христи­анской вере, дабы навсегда отвратить их от идоло­поклонства, чтобы не следовали ему и остальные ин­дейцы»[47].

Открывая училище, колониальные власти стремились создать опору в рядах индейцев в виде прослойки лег­ко управляемой элиты, послушно идущей в колониаль­ной упряжке. Для новой касты «маленьких господ» (что­бы выпускников «не путали с обычными представителя­ми их расы») считалось обязательным, во-первых, ношение обуви и, во-вторых, отпущенных до плеч волос. И если парадная форма с королевским гербом и шляпой с высокой тульей на испанский манер — дань европей­ским традициям, то длинные волосы — далеким языческим временам: знатные правители инков весьма заботи­лись о своей прическе, бывшей знаком их аристократи­ческого происхождения — ведь недаром обрезание волос у индейского вождя почиталось за бесчестье.

Таким молодым аристократом, отделенным стеной со­словных предрассудков от рядовых индейцев, казалось бы, предстояло стать и повому ученику иезуитской школы Хосе Габриэлю Кондорканки, который проучился в ней шесть лет вплоть до 1759 г.

Юный Хосе проявил себя не только примерным, но и весьма любознательным учеником, легко одолевшим азы премудрости элементарного школьного курса: бегло читал по-латыни; свободно изъяснялся по-испански и, как от­мечали современники, с особым изяществом на родном языке — кечва; немного знал библейскую историю и тео­логию, начатки права. Некоторые биографы уверяют, что молодой Кондорканки стал «доктором обоих прав» (теоло­гии и права) и окончил университет Сан-Маркос в Лиме[48]. Правда, соответствующие документы не найдены, но все знавшие Кондорканки единодушно утверждали, что он был человеком образованным: и действительно, о нем с уважением отзывались даже его заклятые враги — коро­левские чиновники.

Сохранился устный портрет молодого Кондорканки, составленный креолом Пабло Астете: среднего роста, ху­дощавый. с чисто индейской внешностью — орлиный нос, глаза живые и черные, кожа намного светлее, чем у ин­дейцев, но и не такая светлая, как у испанцев. Учти­вый и любезный, он с достоинством держался с властями и доброжелательно — с индейцами. Жил небедно, в дорогу отправлялся всегда в сопровождении слуг, а иногда и ду­ховника. Часто приезжал в Куско. Обычно на нем были камзол, короткие панталоны из черного бархата, шелко­вые чулки (на коленях и на туфлях золотые застежки); касторовая испанская шляпа и жакет из золотой парчи — вещи весьма дорогие и доступные лишь зажиточным лю­дям дополняли костюм касика. На плечах — традицион­ный унку — шерстяная туника, на которой золотыми нит­ками вышит герб далеких предков. Волосы длинные, тщательно ухоженные, ниспадавшие на спину, — отличи­тельный знак индейской аристократии. «Кондорканки весьма почитали во всех слоях общества»,— так закапчи­вает свой рассказ Пабло Астете[49].

По тогдашним, и не только индейским, стандартам он был состоятельным человеком: в наследство ему доста­лось 350 мулов. По землям провинции Тинта издревле проходил путь, связывающий север страны с так называе­мым Верхним Перу, нагорной областью восточнее озера Титикака, знаменитый почтовый тракт Лима — Буэнос-Айрес, основной наземный путь Южноамериканского кон­тинента. Погонным промыслом занимались многие индей­ские общины провинции Тинта. Кондорканки не состав­лял исключения, вот почему некоторые испанцы презрительно называли его «погонщиком мулов».

Сотни километров исходил по горным дорогам и пере­валам Сьерры со своим караваном Кондорканки. Не раз бывал в знаменитых городах Верхнего Перу — Ла-Пасе и Потоси, в индейских селениях на берегах озера Тити­кака, в Куско и Арекипе. Перевозил сахар и вино, зер­но и ткани, наблюдал собственными глазами, в какой безысходной нищете, в каком бесправии живут поденщи­ки-негры, подневольные метисы и индейцы, гнувшие спину на помещиков, священников, владельцев шахт и об­рахе. Поездки расширяли его кругозор, предельно обна­женно раскрывали перед ним всю неприглядную картину колониальной действительности. Не равнодушный наблю­датель, не покорный прислужник короля, а бунтовщик и мятежник созревал в молодом индейском касике Кондор­канки. К тому же он вырос в семье, где бережно сохра­нялась память о далеких предках. В роду Кондорканки бороться за облегчение судьбы индейцев было традици­ей, освященной временем.

В возрасте 28 лет Кондорканки стал касиком наслед­ственных селений — Суриманы, Пампамарки и Тунгасуки. Так наступил новый этап в его жизни: страстное стремление облегчить участь индейцев породило чувство ответственности за их судьбы. Испанское законодатель­ство ограничивало круг полномочий касика сбором еже­годной подати и рассмотрением мелких тяжб среди ин­дейцев. Молодого Кондорканки такое положение не могло удовлетворить. Он задался целью оздоровить жизнь ин­дейских общин на своих землях: не только выплачивал из собственных средств налоги за разорившиеся семьи, поддерживал голодающих, но и всячески поощрял древ­ние индейские традиции; в частности под его руковод­ством на деревенских праздниках неоднократно ставилась древняя кечванская драма «Апу-Ольянтай», действие ко­торой разворачивается в эпоху инков.

Постепенно расширяется круг деятельности Хосе Габ­риэля. Кондорканки стремится в рамках законности, воз­действуя на местные органы колониальной власти, до­биться отмены наиболее ненавистных колониальных по­рядков. Индейский вождь берется за составление петиций и прошений. Подача челобитных является по своей сути первой, еще до конца не осознанной попыткой социаль­ного протеста. Это был уже бунт, но бунт на коленях. Фактами и цифрами Кондорканки убеждает колониаль­ных чиновников в чрезвычайной пагубности института миты не только для жизни индейского населения, но и для экономики всей страны и самой метрополии — Ис­пании. Он утверждает, что индейцы — главное богатство Перу. В качестве веских аргументов Кондорканки при­водит соответствующие параграфы из Законов Индий, за­прещавших принудительный труд, индейцев, повторную отправку на рудники, вменявших в обязанность королев­ским чиновникам заботу о здоровье индейцев и справед­ливой оплате их работы. Он призывает испанские власти выполнять королевские постановления и примерно нака­зывать тех, кто их нарушает.

К каким же законам апеллировал молодой Кондор­канки? Утверждают, что великий канцелярист — король-чиновник Филипп II любил повторять, будто в Индиях больше ценились хорошие обычаи, чем хорошие законы. Что касается последних, то испанский король, несом­ненно, имел в виду так называемые Законы Индий, не­прерывно издававшиеся в Испании начиная с 1518 г. После длительной работы специально назначенного со­вета редакторов в 1680 г. увидел свет «Свод законов, действующих в Индиях» из девяти книг, при этом лишь в самом кратком изложении.

Каких только рекомендаций не содержал преслову­тый свод: здесь были и советы хорошо обращаться с индейцами, справедливо оплачивать их работу и допус­кать к административным должностям, не разлучать ин­дейских женщин с детьми и мужьями, строго наказы­вать тех, кто заставляет индейцев работать, как рабов, и великое множество других, не менее «добрых» поучений. Примером законодательного лицемерия может послужить глава четвертая из седьмой книги свода. В ней испанские придворные законодатели милостиво разрешали коррехидорам во время посещений индейских селений переносить себя на носилках только при отсутствии «вьючного скота или дорог», при этом «носилки должны были нести несколько индейцев не моложе 18 лет и что­бы на каждого приходилось не более 20 кг веса»[50]. Ни одному коррехидору, бесконтрольно распоряжавшемуся, как мы видели, жизнью индейцев, не пришло бы в голову выполнять подобное распоряжение.

Какие цели преследовала испанская монархия, изда­вая подобные законы?

Необходимо учитывать, что обширными колониальны­ми владениями испанская корона управляла с помощью многочисленной армии чиновников, от вице-королей до судей и полицейских, которая кормилась и обогащалась за счет тех же индейцев. Метрополия стремилась по воз­можности оградить индейское крестьянство — основного производителя материальных благ — от полного разоре­ния, воспрепятствовать утечке колониальных доходов. Ведь недаром колониальные ресурсы всегда рассмат­ривались в качестве «жирного супа» испанских королей[51].

Громадное влияние в колониях все более приобретала креольская земельная аристократия в лице асендадо — владельцев земледельческих и скотоводческих хозяйств в Сьерре и плантаций на побережье. Крупное землевладе­ние наступало на индейскую общину, неуклонно расши­ряясь за счет захвата все новых общинных земель. Вар­варская эксплуатация индейцев на шахтах и в мастер­ских приводила к истощению людских ресурсов и разрушению индейской общины. А ведь «с точки зрения экономики и казны испанское государство было заинте­ресовано в экономической дееспособности и налогоплатежности индейца»,— справедливо пишет мексиканский историк X. М. Отс Капдеки[52].

То, что официальная историография называла «гуман­ными и отеческими законами», «монументом колони­ального гения Испании», являлось на практике попыткой государственного регулирования колониальной политики, вынужденным компромиссом[53] со стороны испанских правящих кругов.

Покровительственная политика Испании по отношению к индейцам потерпела полный крах. Весь официальный мир Перу объединился в пассивном сопротивлении ка­ким-либо реформам. «Повинуюсь, но не выполняю» — эта вошедшая в поговорку фраза четко отражает реакцию колониальных чиновников и местной креольской аристо­кратии на стремление метрополии сгладить крайности ко­лониальной эксплуатации. Вот почему повсеместно коро­левские законы нарушались, скрыто или открыто саботи­ровались. Оторванная от своих колоний «расстоянием в семь тысяч миль и по крайней мере восемью месяцами во времени»[54], испанская монархия была не в состоя­нии держать в узде местную олигархию.

Отчего Законы Индий не могли на деле оградить ин­дейцев от произвола колониальных властей? Главное в этом вопросе отметил выдающийся перуанский мыслитель X. К. Мариатеги: «Никакой закон не может нарушить механику феодального строя, если не будут подорваны его основы»[55]. И действительно, как справедливо писал перуанский историк М. В. Вильяран, «богатый шахтовла­делец, латифундист, священник, коррехидор, безнравст­венный монах, алчный чиновник, высокомерный сеньор — кто из них думал об индейце? Все они считали его низшим существом, предназначенным служить им и обо­гащать их»[56].

Одпако законы посеяли иллюзии, что далекий король защищает интересы индейцев, а исполнители его воли на местах из личной корысти искажают подлинный смысл законов и препятствуют их претворению в жизнь. Эта мысль уже совершенно отчетливо выражена в перуанской хронике конца XVI в., автором которой был индеец Ваман Пома де Аяла. «Его величество король так добр и так свят, что всем прелатам и всем вице-королям, на­правляющимся в эти земли, он поручает заботу об их бедных уроженцах, рекомендуя помогать индейцам, одна­ко те, едва сойдя на берег... забывают эти советы и на­чинают действовать против бедных индейцев»[57]. Так ро­дился лозунг «Да здравствует добрый король, долой пло­хих чиновников!», столь характерный для народных аитииспанских движений в Перу в XVIII в. и для ми­ровоззрения Кондорканки, в частности. Можно полагать, что на первых порах, задавшись целью избавить индейцев от рабской участи, Кондорканки действительно верил в охранительную миссию Законов Индий. Горькое прозрение наступило позже.

Кондорканки неоднократно обращался за помощью к светским и духовным властям других городов, убеждая их поднять голос в защиту индейцев. И находил союз­ников. Губернатор Ла-Паса — Вентура Санталисес не только поддержал Кондорканки, но и взялся лично пере­дать его послания в Совет по делам Индий, надеясь найти там понимание. По утверждению современников, сам Карл III благосклонно выслушал сановника и пообещал ему содействие. Однако вскоре Вентура, а затем и дядя Кондорканки — Блас Тупак Амару, вместе с губернато­ром ездивший в Испанию, скоропостижно и при странных обстоятельствах скончались. Ходили упорные слухи, что их отравили могущественные враги.

Кондорканки не мог не знать, что он не первый обра­щается за океан в поисках справедливости.

Как обличитель колониальных язв и защитник индей­цев Кондорканки вырос на благодатной почве. У него насчитывалось много предшественников. В колониальном Перу существовало целое направление обличительной ли­тературы — так называемые «Манифесты обид», в них от­ражался растущий социальный протест против колониаль­ного угнетения. Среди авторов были креолы, метисы, индейцы. Так, юрист Ортис де Сервантес, уроженец Лимы, адресовал в 1619 г. испанскому королю разоблачительный документ о злоупотреблениях коррехидоров, в 1657 г. дру­гой юрист — Падилья-и-Пастрана направил в Мадрид обвинительное послание из 150 пунктов. В 1750 г. фран­цисканский монах, один из потомков инкской династии Калисто Сан-Хосе Тупак Инка передал свой манифест лич­но в руки испанскому королю. В манифесте, помимо кри­тики действий королевских чиновников, содержалась и позитивная часть: Калисто предлагал провести в колони­альных владениях ряд реформ, в частности, ликвидиро­вать институт коррехидоров, миту, обрахе, ввести индей­ское самоуправление, разрешить индейцам занимать воен­ные, гражданские и духовные должности и т. д. Поучи­тельна его судьба: как «опасную личность» Калисто вы­слали из Лимы в Испанию и пожизненно заточили в мо­настыре Монте-Адамус в Гранаде. Защита индейцев была небезопасным делом.

Известно также, что в 20-х годах XVIII в. двум ин­дейским касикам — Висенте Морачимо с побережья Перу и Антонио Кольятопо из Кахамарки, каждому на свой страх и риск, удалось добраться до Испании. Они пыта­лись передать испанскому королю обличительные мани­фесты «от имени всех касиков», прося оградить от произ­вола местных властей. Не стоит удивляться, что ни одна из этих поистине самоотверженных попыток «раскрыть глаза» королевскому правительству не принесла никако­го облегчения коренному населению. Все жалобы и че­лобитные погребались в обширных архивах Совета по де­лам Индий.

Однако обличать можно было не только разоблачая жестокость колониального гнета, но и возвеличивая до­стижения самобытной государственности инков.

В колониальном Перу среди индейцев и метисов поль­зовалась необычайно широкой популярностью историче­ская хроника XVI в., родившаяся на местной перуанской почве, «Подлинные комментарии инков» хрониста Гарсиласо де ла Веги, живое напоминание потомкам инков их славного прошлого. Автор с гордостью говорил о себе: «Детей испанца и индианки или индейца и испанки, нас называют метисами, чтобы сказать, что мы являемся сме­сью обоих народов... Я в полный голос называю себя этим именем и горжусь им»[58]. В этом историческом тру­де нарисована идеализированная картина жизни в древ­нем государстве инков. Как справедливо пишет совет­ский латиноамериканист Ю. А. Зубрицкий, Кондорканки «мог почерпнуть из хроники Гарсиласо де ла Веги не только воспоминания о величии независимой державы сво­их предков, но также мысли о всенародном благоденст­вии и справедливости, о разумных и добрых правите­лях»[59]. Естественно, что из памяти индейских поколе­ний через 250 лет после падения государства инков из­гладился отнюдь не идиллический характер царивших в нем общественных отношений. Но что могло быть страшнее жесточайшей колониальной действительности? Чте­ние, простой пересказ «Подлинных комментариев» поро­ждали в слушателях дух сопротивления, пробуждали на­циональное самосознание индейских народов. Не случай­но в 1783 г. испанские власти изъяли из обращения пе­чатные и рукописные копии знаменитой хроники, по­скольку, по мнению колониальных чиновников, в ней со­держался призыв к свержению испанского правления.

Таким образом, историческая традиция, обличитель­ная литература, неоднократные попытки отдельных индейских касиков изменить сложившуюся колониальную практику, непрекращавшиеся индейские восстания в Перу в первой половине XVIII в., наконец, безысходное по­ложение индейцев — все это питало движение социального протеста и заставляло Кондорканки искать новые пути борьбы. Он словно принял эстафету, завещанную ему пре­дыдущими поколениями борцов.

Не добившись ничего, кроме туманных обещаний в Куско, Хосе Габриэль решает ехать в далекую Лиму. Уж там-то, полагает индейский вождь, должны знать цену королевским законам.

В 1776 г. он отправляется в Лиму как представитель нескольких индейских общин и поселков провинции Тинты. Цель поездки — добиться освобождения Тинты от по­ставок людей в Потоси и вручить прошение непосредст­венно вице-королю Мануэлю де Гириору. В 1777—1778 гг. касик по нескольку месяцев живет в Лиме, ожидая реше­ния дела.

В прошении от 18 декабря 1777 г. Кондорканки ри­сует мрачную картину прощания индейцев митайо с близкими: зная, что им суждено «умереть или никогда уже не вернуться в родные места, они продают свои хи­жины и имущество, и так с одним митайо уходит из селения целая семья... каждый с женами и детьми». Его голос достигает особой силы, когда он продолжает: «Если первое время мита была необходима из-за недо­статка рабочих рук, то сейчас, когда добыча металла со­кратилась, работников в окрестностях Потоси имеется в избытке... Шахтовладельцы прекрасно знают это, но тре­буют митайо, потому что обращаются с ними хуже, чем с рабами, потому что платят им меньше и под предло­гом привилегий для шахт и убытков в добыче металлов они сохраняют миту» (2, 83, 86). Как видно, Кондор­канки вплотную подошел к пониманию того, что горнодобытчики сознательно использовали полурабскую, полукрепостную зависимость индейца-крестьянина ради по­лучения высокой прибыли.

Одно из его писем попало генеральному виситадору, всесильному временщику Арече. Тот высокомерно одер­нул Кондорканки, заявив, что он не полномочен пред­ставлять всю провинцию, и повелел вернуться ему домой, смиренно ожидать ответа (2, 82). Такова первая, но не последняя встреча этих двух людей.

Защита индейцев снискала Кондорканки признание и высокий авторитет не только среди соплеменников, но и среди привилегированной прослойки колониального Пе­ру. Ведь не случайно сам Арече адресовался к нему со словами «Ваша милость», принятыми в обращении к лю­дям высокого социального положения. Поездка и жизнь в Лиме свели Кондорканки с влиятельной креольской эли­той и во многом определили последующий ход событий. Вырвавшись из провинциального Куско, Кондорканки оказался в гуще новых веяний и идей, приходивших из Европы.

Какие же это были веяния? В те годы в далекой Евро­пе, особенно во Франции, «разыгралась решительная бит­ва против всяческого средневекового хлама, против кре­постничества в учреждениях и в идеях...»[60]. Вся вторая половина XVIII в. на Европейском континенте прошла под знаком Просвещения. III. Монтескьё в работе «О ду­хе законов» (1748) провозгласил деспотизм властью, про­тиворечащей самой природе человека. Вольтер в траге­диях, поэмах и философских повестях пропагандировал идеи разумного переустройства общества. Событием века стало издание «Энциклопедии» (1751—1780), системати­ческого свода достижений тогдашней науки, техники и социальных знаний. В ней подвергались суду разума и королевский деспотизм, и феодальная идеология, и рели­гия. Д. Дидро в статье «Собственность» (Энциклопедия, т. XVIII) категорически заявил, что власть, основанная на насилии, насилием же и свергается, он активно про­поведовал идею «просвещенной монархии».

Самый влиятельный деятель французского Просвеще­ния Ж.-Ж Руссо отстаивал идею народного суверенитета и право народов свергать тиранов. В романе «Юлия, или Новая Элоиза» от имени своего героя Сен-Пре, путе­шествующего по Америке, он писал: «На побережье Мек­сики и Перу я видел ту же картину, что и в Бразилии: редкое и несчастное население — жалкие остатки двух могущественных народов — влачит свою жизнь в оковах, в нищете среди драгоценных металлов и со слезами уп­рекает небо за то, что оно так щедро наделило сокровищами их земли... я обогнул почти все западное побережье Америки и был охвачен изумлением, видя, что берег, протяженностью в полторы тысячи льё и самый большой океан в мире паходятся под властью одной державы, в руках которой, таким образом, оказались ключи ко все­му западному полушарию земли»[61].

Неудивительно, что произведения английских и фран­цузских просветителей инквизиция занесла в списки за­прещенных книг, «противных спокойствию государств и королевств», призывающих «к самому отвратительному восстанию, к самому чудовищному предательству и ужа­сающей анархии верные народы испанской нации»[62].

Однако, несмотря на жестокие запреты и ограничения, касавшиеся ввоза и чтения «подрывной» литературы (один из первых запретов датируется 1609 г.), американ­ские колонии с начала конкисты были открыты веяниям из Старого Света. Запрещенные работы: «Философская и политическая история о заведениях и коммерции евро­пейцев в обеих Индиях» французского аббата Г. Рейналя, разоблачавшего бесчеловечность колониального режима и предсказывавшего приход «черного Спартака»; эпическая поэма «Потерянный рай» великого английско­го поэта-вольнодумца Джона Мильтона и другие кни­ги, — ввозились в испанские колонии контрабанд­ным путем.

Привозная европейская литература подогревала осво­бодительные настроения в радикально мыслящей среде ко­лониального Перу.

В годы пребывания Кондорканки в Лиме там разво­рачивалась деятельность видного креола Хосе Бакихано-и-Каррильо, известного деятеля перуанского Просвеще­ния, владельца богатого собрания трудов энциклопеди­стов, вывезенного им из Европы. В то время Бакихано занимал пост протектора индейцев в лимской аудиенсии. Возможно, они встречались.

Передовые революционные идеи как нельзя более от­вечали политическим планам и проектам Кондорканки. Однако еще одно событие исторической важности, весть о котором дошла до перуанских берегов, способствовало его окончательному прозрению. В креольской среде тех лет оживленно обсуждался ход войны английских коло­ний за независимость. В вице-королевстве Перу, так же как и в других испанских владениях, с напряженным вниманием следили за перипетиями этой борьбы: 4 июля 1776 г. 13 английских колоний объявили о разрыве с метрополией и стали называться Соединенными Штатами Америки.

Нужно полагать, что Кондорканки был достаточно хо­рошо осведомлен о событиях, происходивших на севере Американского континента. Со слов его секретаря Диего Сиснероса нам известно, что в Лиме Кондорканки по­знакомился с Мигелем Монтьелем, богатым негоциантом, который только что вернулся из Англии. Впоследствии тот стал поверенным в делах и активным приверженцем Кондорканки.

После неудачного исхода дел в Лиме (Кондорканки так и не удалось избавить своих индейцев от миты) Хосе Габриэль принял решение ехать в Испанию и лично хо­датайствовать перед Советом по делам Индий. То, что эта идея одно время занимала Кондорканки, подтвердила впоследствии и его жена — Микаэла (2, 721). Поездка к королевскому двору логично завершила бы тернистый путь поисков справедливости, уже отмеченный вехами: Куско — Лима.

Однако этому плану не суждено было осуществиться. Полный новых идей и решимости довести до конца на­чатое им дело освобождения индейцев, Кондорканки воз­вращается в родные места.

[44] Rosales Aguirre J. С. Tupac Amaru.— Biblioteca hombres del Peru. Lima, 1964, t. XI, p. 34.

[45] Тупак Амару в переводе с языка кечва означает «сияю­щая, великолепная змея». Ро­довое имя Хосе Габриэля включало слово «кондор», — название величественной птицы, владычицы андских вершин; династическое — на­звание змеи. В одном из хра­мов древнего Куско — «ама­ру канча» — в особом загоне содержались почитавшиеся священными змеи огромных размеров. Odriozola М. de. Documentos historicos del Pe­ru en las epocas del coloniaje despues de la conquista у de la independencia hasta la pre­sente. Lima, 1863, t. I, p. I (далее ссылки на этот источ­ник даются в тексте книги, в скобках указываются стра­ницы первого тома издания).

[46] По поводу года и дня рожде­ния Тупак Амару не сущест­вует единой точки зрения, по­скольку испанские власти уничтожили его семейный архив. Во время процесса в апреле 1781 г. сам Тупак Ама­ру будто говорил, что ему 38 лет (2, 748), а это проти­воречит известным фактам: его мать Роза Ногера умерла в октябре 1741 г. (2, 18). До недавнего времени считалось, что Кондорканки родился в 1740 г. Американский историк Дж. Роуи на 30-м Междуна­родном конгрессе американи­стов в Лиме в 1970 г., произ­ведя анализ ранее не исполь­зовавшихся документов, при­вел факты в подтверждение новой даты —10 апреля 1738 г. См.: Chaves I. С. Tu­pac Amaru. Buenos Aires, 1973, p. 64. К. Д. Валькарсель указывает другой день рождения —19 марта. См.: Valcarcel С. D. Tupac Ama­ru, San Martin, Bolivar. Lima, 1972, p. 15.

[47] Lewin B. La vida de Tupac Amaru. La Habana, 1973, p. 13.

[48] См.: Cornejo Bouroncle J. Op. cit., p. 137.

[49] Ibid., p. 134.

[50] Romero E. Op. cit., p. 240.

[51] См.: Lewin B. Los movimientos de emancipacion..., p. 62.

[52] Цит. по: Самаркина И. К. Указ. соч., с. 72.

[53] Там же, с. 94.

[54] Means Ph. The Rebellion of Tupac Amaru II. 1780—1781.— The Hispanic American Histo­rical Rewiew, 1919, vol. II, N 1, Febr., p. 4—5.

[55] Мариатеги X. К. Указ. соч., с. 382.

[56] Villaran М. V. Op. cit., p. 19.

[57] Цит. по: Кузьмищев В. А. Фелипе Гуаман Пома де Аяла и его хроника.— Культура Перу, с. 89.

[58] Инка Гарсиласо де ла Вега. История государства инков. Л., 1974, с. 628.

[59] Зубрицкий Ю. А. Инки-ке­чуа, с. 127.

[60] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 43.

[61] Руссо Ж-Ж. Юлия, или Но­вая Элоиза. — Библиотека всемирной литературы. М., 1968, т. 58, с. 379—380.

[62] Lewin В. La rebelion de Tu­pac Amaru..., t. I, p. 89.