На крышу Южной Америки

Приглушенно гудят моторы. Над Атлантическим океаном восходит солнце. Разыгрывает­ся волшебная игра красок, от которой трудно отвести взгляд. Внизу, у поверхности воды, еще только светает, а здесь, в вы­шине, уже светло. Мне кажется все это сном. Закрываю глаза. Вчера ночью мы вылетели из Руизиньского аэропорта (Аэропорт около Праги) через Марсель в Дакар.

И вот после короткой оста­новки на Африканском конти­ненте мы здесь, над Атланти­кой! Моторы непрерывно поют свою однообразную мелодию и постепенно усыпляют нас...

Когда я проснулся, мы были уже над Американским мате­риком. Летим вдоль побе­режья, к югу. Под нами как будто развертывается пестрый ковер: это роскошная зеленая страна Бразилия. Самолет на­клоняется, мы смотрим вниз. На морском побережье боль­шое белесоватое пятно, про­странство, заполненное дома­ми — Рио-де-Жанейро. Снижа­емся, и из хаоса выступают небоскребы центра города, Са­харная голова, голубые пляжи с ослепительно белой полосой прибоя и зеленым поясом тро­пической зелени.

Тропики дохнули на нас вол­ною влажного зноя. А из Рио дальше на юг. Останавливаемся в Сан-Пауло и затем покидаем Бразилию. Уругвай встречает нас в Монтевидео почти холодом и мелким дождем. И снова моторы несут нас дальше. Пролетаем огромное пространство светло-коричневой Ла-Платы и делаем посадку в Буэнос-Айресе. Город мы видели лишь с самолета. Он довольно далеко от аэродрома, и авиакомпания нас разместила в новом боль­шом отеле прямо в аэропорту, поскольку утром мы должны были сразу же вылетать.

Вылетели, но не сразу. То ли вступило в силу новое распи­сание, то ли отдали дань традиционной американской «маньяне» (Маньяна (испан.) — завтра). Вместо девяти вылетели в одиннадцать. Летели опять над широченной Ла-Платой, с которой уже познакомились на пути от Монтевидео до Буэнос-Айреса. Маленькие и большие острова и островки, лабиринт узких и широких желтовато- коричневых проток, и всюду зелень, яркая и сочная. Делаем посадку в Асунсьоне, столице Парагвая. Влажный зной, еще более сильный, нежели в Рио, на аэродроме всюду ко­ричневые индейские лица. И снова ввысь. Темная зелень сливается в сплошное покрывало знаменитого «зеленого ада» Чако, над которым мы летим, следуя течению реки Пилькомайо.

Через некоторое время исчезло и Чако. Под самолетом горы, сперва невысокие и сплошь зеленые, затем повыше, в зеленых пятнах. Горы поднимаются все выше, и самолет вме­сте с ними. Это уже Боливия, наша цель. В долинах видны квадратики полей, кое-где густокоричневых — возделанных, кое-где едва заметных — старых, заброшенных или под паром. Не успел я досыта наглядеться, как панораму закрыли облака, высокие, как башни, диковинной формы. Внизу темно, облака рассекают лишь отблески электрических разрядов. Наш само­лет пробивается среди них, бросаемый потоками воздуха, про­валивается в воздушные ямы. Внизу свирепствует буря, в боли­вийских горах хлещет холодный дождь с градом.

Наконец опять немного прояснилось! Под нами озеро Поопо, и до Ла-Паса уже недалеко. За озером мы снова встретили облака, затем прорвались на высокогорное плато Альтиплано. Любуемся покрытыми снегом массивами и островерхими го­рами, и вот уже начинаем снижаться. Немного, потому что аэропорт, в который мы прилетаем,— Эль-Альто близ Ла-Паса,— лежит на высоте более 4000 метров над уровнем моря. Шасси касаются взлетно-посадочной полосы, позади нас вы­растает хвост пыли, самолет тормозит и подруливает к небольшому зданию авиакомпании. Мы в Боливии, на самом высоком гражданском аэродроме мира.

***

Ла-Пас — крупнейший город Боливии. Он расположен на высоте почти 4000 метров над уровнем моря и насчитывает более 350 тысяч жителей. Я вспоминал об этом, когда выходил из самолета. Нас встретил свежий ветер и ласковое солнце. Было не жарко, а очень приятно. Я оберегал свою сумку, по­следний оставшийся у меня «багаж», поскольку чемодан с основными вещами где-то в Дакаре потерялся. Авиакомпания, однако, обещала его найти и тотчас же выслать сюда.

Вдруг я заметил группу людей с европейскими лицами. Попытался прибавить шагу, но застучало сердце. От волне­ния? Совсем нет! От высоты и недостатка кислорода. Здесь надо делать все медленно, иначе невидимая рука перехваты­вает дыхание и сердце колотится как одержимое. Спешить здесь нельзя. И последние шаги перед тем, как вам пожмут руку соотечественники из чехословацкого представительства, вы делаете уже спокойно.

У здания аэропорта замечаю первую примету древней тысячелетней Боливии — лам и около них индейцев в пест­рых пончо и цветных вязаных шапках с ушами. Быстрый та­моженный досмотр; с темных лиц таможенников не сходят улыбки. Под ногами таможенников путаются предприимчивые мальчишки, которые стараются завладеть багажом, чтобы за небольшую плату отнести его к нашей машине. На некотором расстоянии от аэродрома, на шоссе, ворота с надписью «Доб­ро пожаловать в Ла-Пас!» Благодарим за приветствие, но где-же этот Ла-Пас? Вокруг всюду горы и горы, многие со снегом и ледниками. Но вот шоссе устремляется вниз. Под нами, на глубине более 300 метров, широкая долина, нечто вроде кот­ла, а в нем — Ла-Пас. Вид как с самолета. Целый муравейник крошечных домиков, скопившихся не только в котловине, но и на склонах, куда только им удалось взобраться.

Вниз бежит серпантином прекрасное асфальтовое шоссе. Навстречу нам степенно ползет, надрываясь от усилий, грузо­вик. Съезжаем вниз и через минуту мы в городе. Малюсень­кие домики оказываются современными благоустроенными зданиями и огромными многоэтажными «башнями». Улицы ши­рокие, светлые и оживленные, много зелени. Множество пестрых реклам.

Боливия

Так меня встретил Ла-Пас, который был затем много меся­цев моим пристанищем, куда я возвращался отдохнуть после напряженной работы, после трудных высокогорных дорог. Го­род, где у меня было много превосходных друзей, сердечных и милых, какими бывают лишь боливийцы. Перечисление их имен заняло бы много места, поэтому никого не буду назы­вать. Хорошими друзьями были все и обо всех сохраню доб­рую память, будь то министры или простые труженики.

В городе оживленно. У боливийцев довольно темные, загорелые лица и черные волосы, большинство мужчин в темном, молодые почти все в спортивной одежде, женщины и девушки со взбитыми по последней моде прическами чередуются с ме­тисками и индианками в пестрых, главным образом красных, юбках, с пестро-полосатыми платками «агуайо» на спинах. В таком платке «упакован» или грудной ребенок, поблескиваю­щий черными глазенками, с пестрой, плетеной шапочкой на голове, или какой-нибудь груз. Вдоль тротуара, в тени деревь­ев, сидят продавцы сигарет, журналов, бананов, апельсинов, персиков, арахиса и массы других вещей.

Вдруг вы обращаете внимание на то, что повсюду вокруг торопливо, как пулемет, стрекочет быстрая испанская речь, темпераментная, бурная, Порой она слышна сильнее, порой слабее. Один и тот же голос, возбужденный, взволнованный. Проходит минута, прежде чем вы обнаруживаете, что вот у этого грязного мальчишки в застиранных техасских штанах тор­чит под мышкой маленький транзисторный приемник, у того мужчины также, вон у того тоже. Прямо настоящая транзи­сторная горячка. У кого же приемника нет, тот внимательно прислушивается. Меня разобрало любопытство. «Что происхо­дит?»— спрашиваю мальчишку. Он смотрит во все глаза, на лице его удивление. Ведь сейчас проходят игры на первенство Южной Америки по футболу! В них участвуют кроме Боливии Бразилия, Парагвай, Колумбия, Эквадор, Перу... Мальчишка выпаливает последние новости. Бразилия нанесла поражение Колумбии, но колумбийцам не везло, результат мог быть для них лучше, по крайней мере на два гола... Да, мальчишки во всем мире одинаковы.

Футбольная горячка захлестывает Ла-Пас. Газеты сообщают результаты матчей огромными заголовками, об играх пишутся длиннющие ученые статьи со множеством фотографий звезд южноамериканского футбола. Подумайте, однако, об игроках, которые должны бегать, причем очень быстро, там, где у ев­ропейца всякий подъем вызывает учащенное сердцебиение и затрудненное дыхание. Светит солнышко, окруженное вели­колепными облаками — сейчас как раз конец сезона дож­дей,— и приветливо смотрит вниз со своей величественной высоты покрытая вечными снегами гора Иллимани, красавица, которая глядит на нас так же, как глядела столетия назад на индейцев.

Первоначально Ла-Пас назывался Чокэйапу, что означает Золотой посев. Когда сюда добрался завоеватель империи инков Франциско Писарро, жаждавший золота, он захватил себе самые доходные золотоносные месторождения. Город, как таковой, был основан в память заключения мира в Перу после кровавой войны между испанскими завоевателями. За­ложить его решил Педро де Гаска; осуществить свой замысел он поручил капитану Алонсо де Мендосе. Церемония состоя­лась в расположенном поблизости местечке Лайя. Новый город получил название Нуэстра Сеньора де Ла-Пас. Произо­шло это 20 октября 1548 года. Город был заложен в котло­вине, поскольку она надежно защищена от холодных ветров высокогорной равнины, и климат здесь сравнительно при­ятный.

Главный проспект, Прадо, тянется по самому дну котловины от старого францисканского костела колониальной эпохи, в стиле барокко, с «холмика рудников» до Калакота. Он широк, застроен современными высокими домами. Это центр город­ской жизни, тут много кинотеатров, гостиницы, но почему-то мало магазинов. Последние отнесены несколько выше, на улицы старого испанского города; улицы здесь уже и дома ниже, зато лавочка к лавочке, со всевозможными товарами, разумеется, для тех, у которых есть на что купить: заработная плата боливийских трудящихся весьма низкая. Сотрудник ми­нистерства получает в месяц 40—45 американских долларов, а зарплата рабочего позорно низка. Из 350 тысяч жителей столицы прилично живут примерно 50 тысяч, в большинстве белые. 300 тысяч индейцев и метисов влачат жалкое суще­ствование. Так и во всей стране незначительное меньшинство белых и небольшая часть метисов живут за счет индейцев, составляющих 75 процентов населения.

Всюду масса автомобилей, главным образом американско­го производства. Встречаются и наши «Шкоды». По городу носится немало «Октавий», тут и там можно увидеть «Фелиции». Чехословацкими машинами здесь очень интересуются, и каждая новая их партия быстро раскупается. Кроме легко­вых автомашин в городе и на окрестных шоссе можно увидеть огромные шкодовские автобусы. Их называют «пульманами»; это вершина комфорта боливийского автобусного транспорта. Если добавить к этому, что среди мотоциклов в Ла-Пасе явно преобладают чехословацкие, то вы поймете, почему мастер­ским «Скобола» (Skoda Boliviana), где ремонтируются машины чехословацкого производства, всегда хватает работы.

Улицы старой части города расположены на склоне, обращенном к югу. Они очень круты, тротуары вымощены большими каменными плитами. Центр этой части — площадь Мурильо (Педро Доминго Мурильо — герой борьбы за освобождение Боливии от испанского владычества; казнен 29 января 1810 года на площади, кото­рая ныне носит его имя). На ней возле кафедрального собора стоит прези­дентский дворец. Перед ним военный караул: индейцы в бе­лых гамашах, белых ремнях и черных немецких касках. Зримый пример немецкого влияния в стране, где даже президентами были люди немецкого происхождения, например Эрсог или Буш. Буш стоял весьма близко к фашистам. Еще и сейчас рас­сказывают, как однажды в президентском дворце он публич­но, перед иностранцами и дипломатами избил до крови ста­рого писателя Аргедаса лишь за то, что тот имел другую точку зрения, нежели господин президент.

Два солдата в немецких касках стоят в почетном карауле несколько дальше, у одного из фонарей. На нем в 1945 году был повешен боливийский президент Виллароэ, которого те­перь чтят как национального героя. В Боливии сравнительно мало президентов благополучно дождались, пока кончится срок их полномочий. Президентство обычно кончалось рево­люциями, во время которых президент или спасался бегством, или кончал плохо, как, например, уже упоминавшийся дикта­тор Буш.

От домов старой части города веет очарованием старой Испании. Большинство их одноэтажные, с черепичными кры­шами, нарядными балконами и прекрасными коваными или резными деревянными решетками на окнах, в которых, того и гляди, покажутся испанские красавицы в кружевных накидках, с высоким гребнем в смоляно-черных волосах. У некоторых домов, как, например, Каса Мурильо (дом героя борьбы за независимость, сейчас музей) или дома маркизов де Вилаверде (ныне Дом культуры), роскошные дворы, патио с рез­ными или лепными украшениями волшебного колониального барокко. Можно увидеть также двери с великолепными глу­бокими рельефами, часто фигурными. В таких пышно укра­шенных домах жили первые поколения завоевателей, богатые помещики, разделившие между собой захваченные земли вме­сте с индейцами, которых они превратили в подневольную рабочую силу. Так было до самого недавнего времени; лишь в 1953 году проведена аграрная реформа и основная часть земли возвращена тем, кто ее действительно обрабатывал — индейцам.

Центр города населен в большинстве белыми. Индейцы и метисы (чоло) живут в окраинных кварталах, в маленьких домиках из необожженного кирпича, крытых гофрированным железом, домиках, где целая семья ютится в одной маленькой комнате. В этих кварталах часто нет водопровода, канализации, а иногда и электрического освещения. После больших дождей здесь случаются оползни, обвалы, под которыми оказываются погребенными целые ряды строений, Индейцы, однако, удиви­тельно терпеливы и жизнеспособны. Чего нет сегодня, то мо­жет быть завтра или через десять лет...

Ночью эти улички погружены во тьму, и полицейских, кото­рые имеют при себе большие деревянные дубинки и ходят в Ла-Пасе всегда по двое, тут можно встретить только чудом. Бог высоко, городское управление далеко, и кварталы эти рас­тут, как им вздумается, возникают и исчезают, радуются и плачут, а господа внизу, в городе, не слишком о них заботят­ся, разумеется, кроме тех случаев, когда речь идет о сборе налогов.

***

Иногда вы сталкиваетесь в Ла-Пасе с интересными проти­воречиями. От друзей я узнал, что в Ла-Пасе еще сегодня можно видеть следы старой индейской религии, хотя они и окутаны легким, но плотным христианским «покрывалом». Од­нако христианство остается лишь на поверхности, внутри же можно обнаружить древние верования и древних богов, пусть они не называются ныне Пачамама, Вирахоча или Ачачилы и носят имена католических святых.

Место этих старых обрядов, которые, я думаю, мало кто из белых видел,— Кальвария, крутой холмик над городским кварталом Чийини Альто. Уже сам подъем, можно сказать,— жертва. Узкая тропинка крутым серпантином вьется от послед­них домиков в гору. На вершине, у маленькой, грубо сколо­ченной часовни, собралась небольшая толпа. Внутри сидят трое мужчин и горят десятки свечей. Люди все подходят и подхо­дят — метисы в городской одежде и индейцы в своих цветных нарядах. У часовенки сидит старый седой индеец, колдун (ятири), после таинственной скороговорки заклинания он раскла­дывает по бумажкам смолу ладана и продает ее людям.

Обряд начинается. Все, у кого есть какие-нибудь желания, кладут ладан в примитивные кадильницы, сделанные, как мне показалось, из глины или жести. В кадильницах горит древес­ный уголь, на который кадящие дуют. Держа в руках кадильницы, они опускаются перед часовней в ряд на колени. Из полумрака часовни появляется другой ятири в зеленой шапке «ч'уллу», с огромными четками на шее и, пробормотав закли­нание, сыплет ладан каждому в кадильницу; через минуту вся толпа оказывается окутанной облаками голубоватого дыма. Люди стоят на коленях и безмолвно поднимают свои кадиль­ницы обеими руками. В их взглядах отражаются невысказан­ные желания. Третий ятири ставит перед часовней большой деревянный крест, увешанный белыми лентами и покрыва­лами, и все поворачиваются к этому кресту.

За углом часовни кто-то из опоздавших покупает у колдуна пакетик ладана. Затем он становится на колени перед стари­ком, тот кладет ему на голову руку и благословляет пакетики с ладаном; после благословления старик протягивает пакетик для поцелуя. Юноша встает, быстро раздувает огонь в своей кадильнице и опускается вместе с молящимися.

К сожалению, я не мог наблюдать этот обряд до конца. Услышав щелканье камеры, люди стали на меня коситься, за­тем начали злобно что-то выкрикивать (особенно женщины) и показывать на меня; в результате младший из колдунов по­просил, чтобы я ушел, поскольку люди собираются меня про­гнать. Уходить не хотелось, но делать было нечего.

***

Самая низкая часть города, от высотного здания универ­ситета до Калакота,— это кварталы богачей. Здесь располо­жено большинство дипломатических представительств. Тихие улицы окаймлены зеленью. Гораздо чаще, чем в других местах города, тут встречаются полицейские; вероятно, они следят главным образом за тем, чтобы жителей квартала не беспо­коила беднота. Из индейцев и метисов сюда ходит лишь при­слуга (которая в Боливии дешева, ее ежемесячная плата ко­леблется от 3 до 25 долларов), а также те, кто нищенствует, собирая басуру, то есть отбросы, прежде всего с кухонь; этим питаются целые семьи.

Климат Ла-Паса очаровывает удивительными контрастами.

В восемь часов утра вам достаточно прохладно в пиджаке и свитере под ним, а в полдень, когда вы возвращаетесь с ра­боты домой, можно идти в одной рубашке. Около одинна­дцати часов вы встречаете на солнечной стороне улицы де­вушку в легоньком пестром платьице, босиком, а по другой стороне, в тени, идет женщина в богатой шубе; обе одеты соответственно погоде. Солнце греет, а тень холодит, и это главное.

Мечта большинства местного населения — иметь какую-нибудь торговлю. Людям снится приятная лавочка, полная то­варов и покупателей-индейцев, или ларек наверху, на черном рынке. Здешний черный рынок — вещь чрезвычайно интерес­ная. Достаточно большой базар на площади дополняют много­численные ларьки на прилегающих улицах. Здесь можно найти все, что придет на ум; товары главным образом контра­бандные.

Правительство это терпит, поскольку черный рынок как-то сдерживает рост цен. Товары доставляют боливийские контра­бандисты (у которых, между прочим, есть свой профессио­нальный союз). Таможенных сборов и налогов они не платят, и поэтому могут продавать вещи дешевле, чем «законные» торговцы. Например, красивый перуанский шерстяной свитер на черном рынке стоит неполных девять долларов, тогда как в магазине десять. При этом контрабандист получает гораздо большую прибыль. Если бы не было контрабандиста, который продает свитер за девять долларов, «законный» торговец про­давал бы его за двенадцать или тринадцать.

Интересной для меня была также базарная площадь. В субботу утром сюда регулярно приезжают, чтобы закупить продовольствие. Поблизости собирается кучка мальчишек, на бронзовых лицах которых застыли старательные улыбки; про­тягивая руки, они предлагают хозяйкам поднести за маленькие вознаграждения корзинки. Вообще-то говоря, у каждой хо­зяйки, которая регулярно сюда ходит, уже есть свой помощ­ник. Вот один из них, Луизито, более чем скромно одетый паренек лет четырнадцати. Однако когда он улыбается, его одежду перестаешь замечать. Это широкая, немного грустная улыбка индейца, улыбка угнетаемых столетиями поколений, очень милая улыбка доброго, простого человека, который с юности познал, что такое нужда и беда.

Но Луизито уже взял корзинки, и мы направляемся по на­клонной бетонной дороге вниз. Проходим мимо маленьких лавочек, где торгуют мылом, стиральными порошками, все­возможными консервами, пестрящими разноцветными этикет­ками и обертками. Вокруг холма всюду, куда ни посмотришь, овощи и фрукты. Минуем любопытные лавочки. Каждая из них представляет собой своего рода ящик или, скорее, нары, высо­той примерно 130 сантиметров, с дверцей, ведущей внутрь. Это помещение — склад: на нарах ровными кучками лежат всевозможные овощи, известные и неизвестные, а среди них в вышине восседает, словно на троне, продавщица в типичном для Ла-Паса цветном нарядном платье метиски или индианки. Цветная, с широкими оборками юбка, пестро-полосатый платок и на голове традиционная шляпа.

Проходим к «своей» продавщице. Морщинистое коричне­вое лицо улыбается. «Буэнос диас, мамита» («добрый день, ма­мочка»). Здесь такой милый обычай. Покупательница называет продавщицу мамой, мамочкой, а та ее доченькой или краса­вицей, девонькой и т. п. «Дайте мне, маменька, вот эту капусту, кочна три, затем цветную капусту, чокло (Чокло — вареные початки недозрелой кукурузы), одну или две па­пайи, но хорошие!» — «Увидишь, доченька, что я тебе выберу!»

В таком духе протекает весь разговор. Пять кочнов, три папайи, два сельдерея, шесть чокло. А затем начинается хоро­вод тысяч и десятков тысяч боливиано, потому что денежная реформа, которая примерно приравняла боливийское песо к доллару, осталась лишь в теории, новых денег до сих пор нет в обращении. Таким образом купленные овощи стоят каких-нибудь 60—70 тысяч боливиано, то есть 60—70 новых песо. Для нас непривычно платить за пачку сигарет три тысячи, за корзинку 50 тысяч, но к этому скоро привыкаешь.

Покупки укладываются в корзинку под бдительнейшим контролем Луизито, который опытным взглядом окидывает каждый кусок. Вот этот кочан кольраби не безукоризненный — и кочан отправляется обратно к продавщице, а Луизито выби­рает другой, первоклассный. От него ничего не ускользнет. Луизито не допустит, чтобы обманули того, кого он опекает. Он чувствует ответственность за то, чтобы его хозяйка сделала хорошие покупки.

Затем наступает очередь фруктов. Кучка апельсинов за пару тысяч, гроздь бананов тоже за какую-нибудь тысячу, ма­ленькие приятные лимоны, зеленые груши, персики и бог знает чего еще здесь нет. Снова под строгим контролем мальчика- индейца фрукты отправляются в корзину. «А ты, Луизито, что бы ты хотел?» Луизито широко улыбается, и его глаза останав­ливаются на кучке красивых яблок, каждое из которых забот­ливо обернуто,— это ценность. Несколько яблок исчезают в карманах его пиджака. А пару бананов — маме на кухню? Пар­нишка кивает головою и сияет. Да, маменька будет рада спа­сибо.

А теперь мясо! Для этого нужно перейти на другой конец базарной площади. Тут прохладно и, хотя вокруг целые горы мяса, запаха почти не чувствуется. На железных крючьях по­качиваются бараньи туши, в другом месте висят говяжьи око­рока, свинина, домашняя птица — голова кружится от всего этого. Продавщицы в белых широких халатах и неизбежных шляпах расхваливают свой товар. «Купите, купите, состоятель­ные люди, все это приготовлено для вас».

Сюда редко забредет индеец, потому что мало у кого есть деньги на мясо. Боливия — страна богатая, но ее богатства еще не используются так, чтобы люди перестали бедствовать и могли садиться к полным тарелкам.

***

Хотелось бы рассказать еще об одной занимательной осо­бенности Ла-Паса. Наверху, над старым костелом св. Фран­циска времен испанской колонизации, с красивым фасадом в стиле барокко и множеством индейских мотивов, есть улички, куда приходят тогда, когда з семье кто-нибудь заболеет. Врач дорог, а поэтому индейцы и метисы ищут помощи здесь.

Перед домиками, в ларьках и на открытых прилавках раз­ложены в коробочках всевозможные вещи. Сушеные травы всех цветов и форм, куски камеди, разноцветные куски глины, маленькие глиняные сосуды. На этой уличке живут индейцы, которых с незапамятных времен называют каллахуайа, то есть обладающие лекарством. Они были хорошо известны уже в огромной империи инков и до сих пор известны от Колумбии до Северной Аргентины. Будучи родом из области, лежащей к северо-востоку от озера Титикака, они завоевали славу знаха­рей, которые передают свои знания от отца к сыну, собирают лекарственные растения, сушат их и приготовляют лекарства, а затем отправляются с пестрыми ткаными сумками в далекий, длящийся месяцы и годы путь лечить и заговаривать все бо­лезни. Их нельзя считать шарлатанами, им известно много ле­чебных трав и такие их свойства, о которых наука не знает.

Члены этого своеобразного клана поселились, в частности, и здесь. Чтобы пополнить запасы лекарств, они регулярно воз­вращаются в свой край или же лекарства доставляют им зем­ляки. Издавна они считались весьма образованными; уже ста­рые летописцы обращали внимание на то, что каллахуайа говорят в равной степени хорошо как на языке аймара, так и на языке кечуа, а вскоре после завоевания страны испанцами они овладели и языком завоевателей, испанским.

Здесь никто ничего не предлагает, никто не хвалит свои товары. Продавцы сидят тихо и спокойно у своих прилавков. «Тебе что-то нужно, у тебя где-то болит? Значит, придешь сюда»,— говорят их спокойные, исполненные сознания соб­ственного достоинства лица. Они знают себе цену и гордятся этим.

Вот диковинные пучки зеленых и лиловых стеблей против ревматизма — мочи их в спирте, затем прикладывай компрессы и будешь снова молодцом. «А что вот это, мамита?» Инди­анка довольно неохотно вытаскивает коробочку. В ней выре­занные из белого камня маленькие руки, фигурки зверей и диковинно сплетенные пары людей. Это знаменитые каллахуайские амулеты и талисманы. Тебе не повезло в любви? У каллахуайа есть амулет, который обязательно поможет. Хочешь, чтобы у тебя были большие овечьи стада? Возьми вот этот рядок овец, вырезанных из красноватого камня. Есть в них сила волшебства, которая переходит по наследству в течение столетий. Ходят сюда и белые, мужчины и женщины, добива­ются помощи у индейцев, когда уже не знают, куда обратить­ся, и хватаются за каждое средство, как утопающий за соло­минку. Приходят и смиренно просят: «У меня то-то и то-то болит, посмотрите, нет ли у вас чего-нибудь для меня, чтобы я выздоровел».

Взор индейцев непроницаем. Их глазами глядит мудрость и опыт поколений. С этими лекарствами уже были знакомы конкистадоры, их знает вся Южная Америка. Каллахуайа изве­стны повсюду; естественно, что на них пришел посмотреть и белый из Чехословакии.