Города и крепости Испанской Америки

Глава 4

Испанская корона придавала исключительно важное значение основанию и строительству городов в своих за­морских владениях. Новые испанские города в Америке должны были послужить опорными пунктами колониза­ции новых земель, из этих городов должна была исхо­дить миссионерская деятельность монашеских орденов, в сооруженные в них католические храмы должны были идти на поклонение новым святым обращенные в христиан­ство индейцы. Сам факт существования испанских городов на американской земле должен был являть собой внуши­тельный символ могущества испанской короны и католи­ческой церкви. Из построенных в Америке испанских городов велось неусыпное наблюдение за покоренными аборигенами; не случайно уже в первых указах испан­ских королей относительно дел в заморских владениях предписывалось основывать города именно там, где мест­ное население наиболее многочисленно. Сам вид новых испанских городов, существовавший в них порядок, их укрепления должны были внушить индейцам почтение и страх перед завоевателями.

Жесткая централизация системы колониального управ­ления обеспечила невиданный размах градостроительной деятельности в американских колониях Испании. За пер­вое столетие после начала конкисты были построены многие сотни городов, причем почти все они существуют и в современной Латинской Америке.

Основание и строительство новых городов в амери­канских колониях было подчинено целому комплексу строгих правил, которые были обобщены в специальном королевском указе, подписанном 3 июля 1573 г. Вначале надо было выбрать место для нового города. Вблизи него должны были быть хорошие почвы для возделывания по­лей, хорошие пастбища для скота, леса для заготовки дров и необходимых строительных материалов, особое внимание надо было обратить на то, чтобы будущее стро­ительство было обеспечено наличием в округе годного для построек камня, песка и извести. И, конечно, в го­роде должна была быть хорошая вода — и для питья и для орошения.

Важнейшей частью церемонии основания города был выбор для него названия. Чаще всего название давали в честь святой девы либо в честь какого-либо из святых католической церкви. Открыв достаточно подробную кар­ту любой из стран современной Латинской Америки, мы непременно найдем целый ряд городов с такими наз­ваниями, что свидетельствует о их происхождении в колониальный период. Существует несколько городов с названием Сантьяго — в честь одного из наиболее почи­таемых испанцами католических святых; десятками насчи­тываются Сан-Франсиско, Сан-Агустин, Сан-Антонио, Сан- Диего, Сан-Хосе, Сан-Хуан, Сан-Игнасио, Сан-Карлос и т. д.— по всему весьма обширному списку причислен­ных к лику святых.

Общая планировка города сообразовалась с природными условиями. Города не следовало строить ни в слишком высоких местах из-за возможной разреженности воздуха и слишком сильных ветров, ни в слишком низменных, так как воздух там может быть слишком сырым, а потому вредоносным. Кроме того, необходимо было соблюсти известные в то время гигиенические предосторожности: расположение улиц и домов должно было способствовать вентиляции города господствующими ветрами, чтобы пре­дохранить жителей «от всякой заразы».

Центром города всегда служила главная площадь — «пласа майор», в приморских городах ее располагали вблизи порта, в других — в топографическом центре. Зда­ния, стоявшие на Пласа Майор, символизировали единство королевской власти и церкви. Здание католического храма должно было быть воздвигнуто так, чтобы его было вид­но из всякой части города. Церковь занимала одну сто­рону главной площади, другую — городской совет («кабильдо»), третью —дом губернатора с королевским каз­начейством, четвертую — арсенал с казармой и таможней. Сама площадь должна была иметь в плане четвероугольную форму с соотношением сторон 1:1,5 и размером 186X124 м. Однако площади могли быть и 94X62 либо 244X164 м. Основных улиц, отходивших от главной пло­щади, должно было быть восемь — по две от каждого угла прямоугольника, ширина улиц—13 м. Городские кварталы предписывалось планировать в форме квадрата со сторонами в 112 м.

В королевских установлениях определялась и очеред­ность застройки города: в первую очередь — церковь, затем — административные здания с казначейством, тамож­ней и постройками военного назначения, затем — жилые дома и, наконец, школы[81].

Городские жилища в Испанской Америке в основном строились по типу, перенесенному сюда из южных про­винций Испании — с непременным внутренним двором — «патио», окруженным внутренними, выходящими на этот двор галереями. Дома, построенные из камня, кирпича или адобы, могли иметь один или два этажа; форма крыши, внешнее оформление домов были различны, что зависело от состоятельности хозяина и местных условий.

Вообще же соблюдение королевских установлений при­вело к тому, что на огромных пространствах Испанской Америки — от Калифорнии и Техаса до Огненной Зем­ли — города были необычайно похожи один на другой. Эти сотни новых городов, основанных по канонам, пред­писанным испанской короной, вовсе не были копиями каких-либо городов метрополии. В самой Испании города складывались стихийно, исторически, некоторые из них насчитывали более чем двухтысячелетнюю историю. У ста­рых испанских городов не существовало, как правило, какой-либо геометрической первоначальной идеи, определен­ного плана, на протяжении веков их улицы и переулки росли, извиваясь и перекрещиваясь. Из всех элементов испанского рода в Америку была перенесена, пожалуй, только главная площадь. В городах Испанской Америки Пласа Майор стала центром общественной жизни горо­да — экономической, политической, религиозной, куль­турной. В базарные дни здесь продавались плоды мест­ных лесов, полей, садов и огородов, раскидывались па­латки мясников. В тени деревьев, окаймлявших Пласа Майор, завязывались мелкие интриги, а порой и поли­тические заговоры, с балкона городской ратуши зачиты­вались королевские указы, возвещавшие о налогах и штрафах, об объявлении войны и заключении мира, о смерти короля и рождении инфанта. Здесь люди мог­ли узнать, что творилось в обширных владениях испан­ской короны. На Пласа Майор происходили процессии в католические праздники святой недели и тела Христова, возжигались костры в день св. Хуана, устраивался фейер­верк в новогоднюю ночь. Здесь же устраивались и кор­риды — бои быков, излюбленные горожанами развлечения. Вечерами, не только в праздники, но и в обычные дни, было принято посетить Пласа Майор, где непременно встретишь родных и друзей, узнаешь последние новости округи. В сущности, Пласа Майор была своего рода уни­верситетом жизни для подавляющего большинства город­ских жителей Испанской Америки, и не только: здесь мало-помалу происходило взаимное обогащение испанской и индейской народных культур, складывалась новая — латиноамериканская — культурная общность.

Новые испанские города в Америке с их строго рег­ламентированной планировкой призваны были способст­вовать установлению на века нового — испанского — по­рядка на прежних землях индейцев, а их архитектура, и прежде всего церковная, должна была содействовать вытеснению древних индейских традиций из сознания коренных жителей. Нередки были случаи, когда новые — испанские — города строились точно на месте древних городов индейцев, причем эти города подвергались пол­ному разрушению, а на месте развалин планировались и воздвигались совершенно новые площади, улицы, квар­талы.

Таковы, например, Мехико, Куско. Однако новые горо­да в Америке, были ли они основаны на новом месте или на руинах древнего города, строились руками индейцев, сохранявших свое особенное восприятие мира. И, пожа­луй, наиболее яркие свидетельства появления ростков но­вой — латиноамериканской — культуры мы находим в мо­нументальных архитектурных произведениях, в зданиях католических церквей, сам облик которых должен был способствовать обращению индейских душ в христианство. Это относится и к внешнему декору, и к внутреннему убранству, утвари. Хотя строительством и украшением храмов руководили европейцы, а индейским мастерам было предписано следовать европейским образцам, эти масте­ра в каждом ударе резца, в каждом взмахе кисти оставили легко распознаваемые отпечатки своей, индей­ской традиции. Как писал мексиканский исследователь А. Кортес, «храмы и монастыри с их фасадами, колоколь­нями, колоннами, кафедрами, исповедальнями, порталами и лестницами, кресты с их рельефами и надписями, на­стенные фрески — короче, все, что было построено в пер­вый период конкисты, показывает руку индейского масте­ра, который мало-помалу изменял идею и манеру испол­нения произведений, продиктованные испанцами, до тех пор, пока не запечатлел в этих произведениях нечто равнодействующее, как если бы оно произошло от сме­шения душ, от смешения разных кровей. Из этой равно­действующей родилось колониальное искусство, обнару­живающее бесспорную оригинальность, которое уже не является испанским или, по крайней мере, уже не яв­ляется полностью испанским»[82].

Одним из самых крупных городов, построенных испан­цами в Новом Свете, была столица вице-королевства Но­вая Испания — Мехико. Прекрасная столица государства ацтеков — Теночтитлан — была до основания разрушена конкистадорами. Новый план Мехико был составлен испан­ским зодчим Алонсо Гарсиа Браво, спроектировавшим также и некоторые другие новые города вице-королевства. Причем он оставил в общем неизменной схему планиров­ки древней ацтекской столицы, сохранив за старым цент­ром его прежнее значение. Браво усилил регулярность плана, запроектировав на новом плане прямоугольные кварталы и участки земли, которые были безвозмездно розданы конкистадорам на том условии, что они будут застроены в ближайшие четыре года: Кортес пообещал королю Карлу V, что через «пять лет здесь будет более благородный город, чем те, которые имеются среди посе­лений мира, и с лучшими зданиями».

Строительство Мехико, начатое в 1524 г., велось лихо­радочными темпами. Очевидец, назвав это «седьмым бед­ствием», писал: «В течение первых лет на его строитель­стве было занято больше людей, чем на строительстве Иерусалимского храма во времена Соломона. Столько лю­дей работало на строительстве, что человеку приходилось идя по улице, с трудом пробивать себе дорогу.

Было много людей, погибших под падающими балками или сорвавшихся с высоты, другие остались погребенными под зданиями при сносе старых домов и при возведении новых, особенно при разборе главных храмов дьявола. Много индейцев умерло на этой работе»[83].

Ценой огромных затрат и человеческих жертв испан­цы построили свой самый большой город в Новом Свете, население которого уже в XVII в. превышало 100 тыс. человек, с огромными площадями, прямыми улицами, грандиозными католическими храмами. Самым большим и нарядным из этих храмов стал кафедральный собор, до сих пор остающийся самым крупным церковным зда­нием в Новом Свете. Его сооружение было начато в 1573 г., а закончено только к 1804 г., в самом конце испанского владычества в Америке. Колоссальные размеры собора с двумя 60-метровыми башнями, между которыми помещается 54-метровый фасад, разделенный массивными контрфорсами, с обилием резных украшений производят впечатление подавляющей мощи и сказочного великоле­пия[84].

Пожалуй, нигде в архитектуре городов Испанской Америки идея торжества испанской короны и католиче­ской церкви не достигала такой выразительности, как в архитектуре Мехико. Это относится не только к церквам и многочисленным монастырям (их здесь во второй поло­вине XVII в. насчитывалось 29 мужских и 22 женских), но и к административным зданиям, и к многочисленным домам предводителей конкистадоров, являвшим облик на­стоящих средневековых замков — с могучими башнями, толстыми крепостными стенами с зубцами. Самым боль­шим, самым роскошным из этих дворцов-крепостей стал дворец Кортеса, символически возведенный на руинах дворца последнего владыки ацтеков - Монтесумы. Этот дворец, в котором впоследствии неизменно помещалась резиденция вице-королей Новой Испании, выходил фаса­дом на Пласа Майор, которая и по сей день остается од­ной из самых обширных и красивых парадных площадей мира.

Уже в конце XVI в. город Мехико называли Афинами Нового Света. И хотя некоторое преувеличение очевидно, в этот период в Новой Испании действительно возник крупный по тем временам культурный центр, оказавший несомненное влияние на ход культурно-исторического процесса и в других американских владениях Испании. Уже в первые десятилетия существования Мехико имен­но в этом городе было положено начало исследованию природы страны: заметный вклад в изучение ее геогра­фии и флоры внесли посланные отсюда экспедиции У. Мендосы, Н. де Гусмана, П. де Леона и других. Ученые-монахи еще в XVI в. предприняли массовое изу­чение индейских языков, исследовали этнографию и исто­рию народов-аборигенов. Наибольшей славой пользуется принадлежащее перу Бернардино де Саагуна описание цивилизации ацтеков — «Всеобщая история о делах Но­вой Испании», автор которой не только систематически собрал предания индейцев и проанализировал то, как они описывали прибытие испанцев. Посвятив этому замеча­тельному труду всю свою долгую жизнь, Саагун отдал должное памяти индейских героев. Тот немаловажный факт, что труд Саагуна написан автором параллельно на языках науатль и испанском, свидетельствует о начале принципиально новой — мексиканской — культурной тра­диции.

Лишь в обстановке общего высокого уровня научных знаний в Мехико могла появиться столь внушительная фигура, как Карлос Сигуэнса-и-Гонгора (1645—1700), королевский космограф и один из ведущих преподавате­лей университета в Мехико, библиофил-эрудит, историк, один из выдающихся поэтов Новой Испании того време­ни. При помощи вполне обычных математических инстру­ментов и небольшой зрительной трубы, привезенных из Европы, он производил астрономические наблюдения, создавшие ему широкую известность далеко за пределами страны. В течение 30 лет (1671—1701 гг.) он публиковал «Лунарии», произвел расчеты и описание кометы 1680— 1681 гг., вел оживленную научную переписку с Лимой, Кантоном, Пекином, Севильей, Мадридом, Сарагосой, Парижем, Лондоном, Болоньей, Миланом и Римом. Когда в 1691—1692 гг. неизвестная болезнь поразила посевы пшеницы в Новой Испании, Сигуэнса-и-Гонгора с помощью микроскопа проводил исследования, чтобы определить и обезвредить возбудителя этой болезни. А накануне смерти ученый распорядился «для блага общества и в назидание медикам» вскрыть его тело для изучения камня в моче­вом пузыре — причины болезни, оборвавшей его жизнь[85]. Несомненно, Сигуэнса-и-Гонгора, знакомый с трудами Декарта и преподававший в университете космографию и астрономию в соответствии с теорией Коперника, был не единственным представителем передовой научной мысли в колониальном Мехико XVII в. Известно, напри­мер, что в том же университете Мехико постоянно про­водились изыскания в области практической и экспери­ментальной медицины с использованием познаний индей­цев. Установления университета по преподаванию медици­ны предписывали, «чтобы каждые четыре месяца про­изводилась анатомия в Королевском госпитале нашего города, на коей должно присутствовать всем преподавате­лям и студентам медицины». Еще в XVI в. доктор Алонсо Лопес де Инохосос вместе с Франсиско Эрнандесом про­изводил исследование трупов, чтобы установить причину и средства для лечения болезни «коколицтли»», опустошав­шей Новую Испанию в 1576 г.[86]

Показателем роста образованности в столице Новой Испании были многочисленные и богатые по тем време­нам библиотеки, или «либрериас», как их здесь тогда называли. Большая часть книг ввозилась из Европы; так, основой для одной из первых библиотек в Мехико послу­жили книги, привезенные из метрополии монахом Алонсо де Веракрус в 60 сундуках специально для колледжа св. Петра и Павла. Библиотека университета в Мехико состояла из 10 тыс. томов. По 6—10 тыс. томов имели библиотеки наиболее крупных городских монастырей, осо­бенно иезуитских, колледжей и семинарий. Из частных книжных собраний наиболее известна библиотека Сигуэнсы-и-Гонгоры, где были собраны индейские манускрипты и книги, изданные в Америке[87].

Столица Новой Испании стала колыбелью мексикан­ской литературы уже в колониальный период ее истории. И хотя обзор литературного развития Испанской Амери­ки выходит за рамки темы нашей книги, нельзя обойти молчанием «первого истинно американского поэта» Бер­нардо де Бальбуэну, автора поэмы «Великолепие Мек­сики» (1604), а тем более — удивительную Хуану Инес де ла Крус (1651 — 1695) — «десятую музу Мексики, не­сравненную поэтессу», как ее называли в Мадриде XVII в. Эта необычайно и разносторонне одаренная жен­щина поражала всех, кто был с ней знаком, своей кра­сотой, умом и обезоруживающим очарованием. Уже в три года Хуана Инес научилась читать, а в 16 обратилась к матери с просьбой переодеть ее юношей, чтобы она могла посещать университет, что оказалось для нее невозмож­ным. Когда вскоре молодая девушка была взята ко двору вице-короля Себастьяна де Толедо, маркиза де Мансеры, он, желая испытать ее познания, собрал 40 наиболее известных ученых мужей Новой Испании, дабы устроить любопытный для придворных турнир. Здесь в течение нескольких часов подряд она вела ученый диспут, выдер­живая натиск профессоров теологии, гуманитарных и ес­тественных наук. Все это произвело такое впечатление на вице-короля, слывшего покровителем наук и искусств, что он уподобил Хуану Инес блистательному испанско­му галеону, разящему нападающие на него мелкие ко­рабли[88].

Как гласит предание, из-за безвременной смерти возлюбленного Хуана Инес ушла в монастырь. Здесь, в келье, в заполненной картами, чертежами, книгами (библиотека ее по тем временам была уникальна и содер­жала более 4 тыс. томов), а также различными музыкаль­ными инструментами и приборами для научных опытов, она провела многие годы, занимаясь литературой, фило­софией, риторикой, математикой, физикой, теорией музыки. Умерла Хуана Инес де ла Крус, бесстрашно ухажи­вая за больными во время эпидемии. Советская исследо­вательница творчества «десятой музы Мексики» И. М. Чежегова пишет: «Появление в мексиканской действитель­ности того времени личности, подобной Хуане Инес де ла Крус, не могло не оказать веского воздействия на рост национального самосознания, ибо ее жизнь и деятельность сделались предметом национальной гордости, символом пробуждающихся творческих сил мексиканской нации. Хуана Инес де ла Крус была предана родине всем серд­цем, она любовно изучала ее древнюю культуру, прекрас­но знала индейскую поэзию и сама сочиняла стихи на языке ацтеков. Творческому лицу поэтессы, несомненно, присущи мексиканские черты: ее поэзия жадно впитыва­ла все элементы той собственно мексиканской культуры, которая в то время еще только прокладывала себе путь, опираясь на образцы, созданные великими предками, и открывая для себя творения европейского Ренессанса и барокко»[89].

Мехико был вторым в Америке городом после Лимы, где появилось печатное дело. Вначале это также было обусловлено потребностями католической церкви. «Имен­но нужды распространения христианского учения среди новых подданных Испании заставили серьезно подумать о печатании учебников закона божьего»[90]. Находясь в Испании в 1533 г., первый епископ Мехико Хуан Сумаррага хлопотал об отправке в Новую Испанию печатного станка и оборудования для производства бумаги. По-ви­димому, он преуспел в своих хлопотах, потому что есть сведения о напечатании в 1535 г. в Мехико книги духов­ного содержания. В документах Совета по делам Индий мы находим полное название другой книги, изданной в 1539 г. Название это звучит так: «Самое краткое изложе­ние христианского учения на языках мексиканском и ка­стильском, содержащее самое необходимое из нашей свя­той католической веры для употребления здешними уро­женцами индейцами и спасения их душ. Напечатано... по указанию дона Хуана Сумарраги, первого епископа этого великого города Теночтитлана-Мехико в Новой Ис­пании... в доме Хуана Кронбергера в год тысяча пятьсот тридцать девятый. Двенадцать листов инкварто». Собст­венно, Хуан (Иоганн) Кронбергер был немецкий печат­ник, обосновавшийся в Севилье, а это первое достоверно вышедшее в Мехико издание от имени его «фирмы» было отпечатано в мастерской посланного Кронбергером в Америку «по просьбе нашего вице-короля Новой Испании и епископа Мехико» его подчиненного ломбардца Хуана

Паблоса (Паоли), который затем и работал в новоиспан­ской столице до самой смерти в 1561 г.

Книгопечатание нашло в Мехико благодатную почву: уже в XVI в. в этом городе работало 12 печатников. Ис­торики печатного дела в Мексике отмечают прекрасное качество книг, вышедших из мастерской уроженца Хаэна Антонио де Эспиносы (работал в 1558—1576 гг.): тяже­лая готическая печать, разнообразие литер, превосходные гравюры, виньетки и т. п.; а также из мастерской выход­ца из Руана Пьера Ошара (1562—1592). Наиболее много­численны издания мастерской француза Пьера Байи (1574—1608)[91]. Отметим, что на пути развития печат­ного дела стояли многочисленные бюрократические ро­гатки: для напечатания любой книги необходимо было добиться лицензии епископа и специального разрешения вице-короля; а если в книге речь шла о чем-либо, каса­ющемся американских колоний Испании, то надо было еще получить специальное разрешение на публикацию Совета по делам Индий[92]. Тиражи были небольшими, и, несмотря на ввоз из Европы, книг постоянно не хватало; книга все еще оставалась редкой и дорогой. Порой одна-две книги служили учебным пособием целому кол­леджу, так что ученикам приходилось снимать рукопис­ные копии.

Что касается содержания книг, издававшихся в Ме­хико, то уже в XVI в. оно было весьма разнообразно: азбуки для обучения чтению на языках тараско, испан­ском, науатль, чучон; грамматики языков тараско, латин­ского, чиапатекского, поке, целталь, чинантекского, науатль, сапотекского, мистекского; сборники произведений античных классиков; изложение христианского учения на испанском и многих индейских языках; философские и теологические трактаты; труды по медицине и хирургии. В большом количестве издавались литургические тексты и руководства по отправлению католических обрядов. Гораздо меньший объем составляли издания научного, исторического и литературного характера. Зато обязатель­но издавались указы и постановления королей Испании и вице-королей Новой Испании. Позднее, в XVII в., вы­ходят в свет большие хроники: Бургоа, Гонсалес де ла Пуэнте, Грихальва, Басаленке, Медина, Флоренсиа, Бе­танкур и др.

Начало периодической печати в Мехико относится еще к середине XVI в.: стали издаваться так называемые ле­тучие листки («листовки»), содержавшие экстренные све­дения по поводу чрезвычайных событий — сражений, зе­млетрясений, кончины монархов и т. п. Так, в 1541 г. «дом Хуана Кронбергера» выпустив на четырех листах «Известия об ужасном землетрясении, которое ныне вновь приключилось в городе Гватемале»[93], а в 1637 г. в пе­чатной мастерской Франсиско Сальваго вышло «Подлин­ное сообщение об известиях, доставленных к нашему двору из Германии, Фландрии, Италии, Наварры и дру­гих частей королевства в течение этого года».

Самым крупным городом и фактической столицей всех испанских владений в Южной Америке была Лима. В от­личие от Кортеса завоеватель государства инков Писарро не стал основывать новую столицу в Куско, резиденции властителей инков, а выбрал другое место, вблизи океан­ского побережья, где когда-то и существовали поселения аборигенов, но ко времени прихода конкистадоров были покинуты. Здесь, на равнине, у устья реки Римак Писар­ро в 1535 г. основал новый город, наметив строительство 117 кварталов. Каждый из них имел площадь 15 667 кв. м и разделялся на четыре участка, в каждом из которых должен был размещаться «солар» — дом с внутренним двором. Разумеется, было предусмотрено и сооружение Пласа Майор с кафедральным собором, дворцом самого Писарро, арсеналом и другими обычными для централь­ной площади испанских городов в Америке зданиями. В 1544 г. Лима стала столицей вице-королевства Перу. Скорость, с которой сооружалась новая столица, мало чем уступала лихорадочной строительной деятельности в Ме­хико. Уже через несколько лет после объявления Лимы столичным городом, современник писал: «Этот город по­сле Куско... самый большой во всем королевстве Перу и самый главный, в нем хорошие дома, многие из них ще­голяют своими галереями, башнями, его площади велики, улицы широки»[94].

Особенностью Лимы в колониальные времена было многочисленное черное духовенство: в середине XVII в. в городе из 26441 жителя десятую часть составляли мо­нахи. Здесь же насчитывалось 40 монастырей, владевших чуть ли не половиной города, — из 3941 дома Лимы 1135 домов принадлежали монашеским орденам и другим ре­лигиозным организациям. Причина такого пристрастия католического духовенства к перуанской столице объясня­лась, впрочем, весьма просто: Лима была самым богатым городом в Испанской Америке. Сюда в XVII в. стекались мощные потоки серебра из богатейших во владениях испанских королей серебряных рудников в Потоси. Не­смотря на все подкрепленные строжайшими мерами уси­лия Мадрида направить этот поток через океан, львиная доля этих богатств так или иначе оседала в Лиме. Ле­генды о несметных богатствах Перу привлекали сюда тол­пы алчущих и из самой Испании и из ее американских владений. В Лиме возникали огромные состояния. Быстро разбогатевшая местная знать и купечество не жалели драгоценного металла на сооружение роскошных жилищ, поэтому до сих пор памятники гражданской архитектуры в Лиме поражают своей пышностью — таков, например, дворец маркизов Торре-Тагле. «Зодчество Лимы,— пишет Е. И. Кириченко,— типичное детище искусства креолов. Испанское население Перу, сконцентрированное в столи­це вице-королевства, на протяжении веков оставалось основным заказчиком художественных произведений и законодателем художественных вкусов. Через Лиму ве­лись все сношения с Испанией, приезжавшие в Европу мастера преимущественно оседали в столице. Естествен­но, что в архитектуре Лимы трудно найти реминисценции туземных влияний». Для архитектурного облика Лимы XVII—XVIII вв. характерны «праздничность, цветистость, красочность, полное неприятие мистики и экстатического аспекта духовного наследия Испании, напряженности и трагизма многих ее произведений»[95].

Путешественников, посещавших Лиму в XVII — на чале XVIII в., поражала царившая в высших и средних слоях местного общества обстановка вечного праздника, стремление выставить напоказ свое скороспелое богатст­во, склонность к непомерной роскоши в одежде, отделке экипажей, упряжи лошадей. Сохранилось свидетельство французского военного инженера Амаде Франсуа Фрезье, объехавшего в начале XVIII в. несколько стран Испан­ской Америки и попавшего в Лиму в 1713 г. Фрезье пи­сал: «Известно, что численность карет и в Европе явля­ется мерилом значительности городов; так и в Лиме насчитывается около 4 тыс. ,,калесас“, как называют здеш­ние кареты, запряженные каждая парой мулов. Но, чтобы дать более наглядное представление о богатстве этого города... достаточно сказать, что примерно в 1682 г. купцы Лимы по поводу прибытия герцога Перальта, который должен был тогда принять бразды правления в этом горо­де, вымостили серебряными плитами две улицы, по кото­рым он должен был следовать во дворец на Королевской площади,—улицы Мерсед и Мерседорес. Каждая из этих плит литого серебра длиной от 12 до 15 дюймов, шириной от 4 до 5 и толщиной от 2 до 3 дюймов весила около 200 марок [1 марка = 230 грамм]. Все это могло стоить около 800 млн. эскудо или же около 320 млн. фунтов в нашей монете... Поистине, Лима в некотором роде есть вместилище сокровищ Перу... Здесь и мужчины и женщины в равной степени склонны к роскоши в одежде; женщины же особенно: не удовлет­воряясь богатством своих прекрасных туалетов, они укра­шают их невероятным количеством кружев. Они в огром­ном количестве носят жемчуга и драгоценные камни, браслеты, серьги и другие украшения, приобретение ко­торых разоряет любящих мужей. Мы видели сеньор, носящих на себе драгоценностей на 60 тыс. пиастров, т. е. более чем на 240 тыс. фунтов»[96].

В «городе королей», как называли тогда Лиму, про­цветали многочисленные ремесла. Но поистине бурного расцвета достигло ремесло обработки металлов. Много­численные золотых и серебряных дел мастера, объединен­ные в цехи, изготовляли великолепно гравированную се­ребряную посуду и самую различную церковную утварь, а также кольца, броши, колье и множество других юве­лирных изделий. В Лиме были в широком ходу седла, уздечки и сбруя, богато отделанные серебром. Много ра­боты было у мастеров каретного и мебельного дела. Иметь роскошную карету было в столице Перу вопросом прести­жа богатых «лименьо» — жителей Лимы, и для их укра­шения они не скупились на золото и серебро, на выши­тые ткани, вывезенные из Китая шелка, а порой даже и на драгоценные камни. Для внутреннего убранства до­мов богатых креолов местные мебельщики изготавливали столы, стулья, комоды, кровати, которые вполне могли почитаться шедеврами их мастерства.

В блестящей столице Перу, где многочисленная при­дворная челядь, богатые дворяне-креолы и преуспеваю­щие купцы жадно искали развлечений, рано начало раз­виваться театральное искусство. Испанцы принесли сюда привычные для них драматургические жанры, и в Лиме начинают ставиться религиозные и светские драмы, мис­терии и так называемые «ауто» — разновидность драмати­ческих представлений на библейские и евангельские темы, которые обычно приурочивались к католическим празд­никам. Светские представления организовывались в дни больших торжеств, связанных с победами испанского оружия, вступлением в должность вице-короля и т. д. Пер-

вое светское представление в честь вице-короля состоя­лось в Лиме еще в 1548 г. Первоначально местом пред­ставления служили либо главная площадь города, либо площадки у порталов крупных церквей; исполнителями были приезжие или переселившиеся в страну испанские профессиональные актеры, а иногда семинаристы или сту­денты университета Сан Маркос. В 1569 г. представлени­ем в честь вступления в должность вице-короля Франси­ско де Толедо начал свою деятельность в Лиме театр ордена иезуитов, не пренебрегавших и этим средством усиления своего влияния. В 1680 г. было завершено строительство здания театра «Принсипаль»[97]. Особый подъем театральная жизнь Лимы переживает уже во вто­рой половине XVIII в., в годы правления Мануэля де Амата, весьма покровительствовавшего театру и актерам. Возможно, именно он послужил прототипом вице-короля Перу — героя известной пьесы Проспера Мериме «Каре­та святых даров» из цикла «Театр Клары Газуль»[98]. Здесь же, в Лиме, местными авторами создавались и ори­гинальные произведения для театра. Из таких авторов широкую известность приобрели каноник Хуан Эспиноса Медрано, написавший очень популярное в свое время ауто «Блудный сын», а также Перальта Барнуэва, создавший ряд удачных драм вполне на уровне современной ему европейской драматургии.

«Вторая столица» Перу — город Куско, бывший до прихода испанцев столицей обширного и могущественно­го государства инков Тауантинсуйу в первый период по­сле завоевания подвергся сравнительно небольшим из­менениям. Конкистадоры не стали полностью разрушать город, они использовали его постройки для своих нужд. Даже культовые сооружения инков, переходя во владения католических орденов, приспосабливались ими для раз­личных монастырских помещений, а иногда входили со­ставной частью в сооружавшиеся католические храмы. Индейские мастера, строившие дома конкистадоров зано­во или перестраивавшие их на основе прежде существо­вавших жилищ, широко использовали методы постройки и художественные мотивы архитектуры инков. В резуль­тате архитектурный облик Куско становился в равной степени близок привычным эстетическим канонам и ис­панцев и инков. Это влияние двух сильных эстетических потоков в архитектуре в известной степени отражало и социально-этнический процесс, происходивший в бывшей столице инков, где завоеватели не пошли по пути истреб­ления многочисленной инкской знати, а сохранили за ней привилегированное положение и использовали ее для подчинения индейского населения. Очень частыми в Ку­ско были браки между предводителями конкистадоров и девушками из знатных семей инков.

С Куско связано имя одного из наиболее выдающихся деятелей испано-американской культуры конца XVI—на­чала XVII в., первого перуанского писателя, историка и философа — Инки Гарсиласо де ла Веги (ок. 1539- ок. 1616), который был сыном капитана испанских кон­кистадоров и внучки верховного правителя инков Инки Тупака Юпанки. Главные произведения Гарсиласо — «Ко­ролевские комментарии инков», «Флорида», «Всеобщая история Перу» — были переведены на многие европей­ские языки и неоднократно издавались в различных стра­нах[99]. Советский исследователь жизни и творчества Гар­силасо де ла Веги В. А. Кузьмищев подчеркивает, что «именно Гарсиласо стал выразителем той первой вспыш­ки от «плавки» двух культур в единую перуанскую культуру… Думая и творя „по-латиноамерикански“ или „по-перуански“, создавая первые латиноамериканские про­изведения... своими руками он рисовал первые штрихи, делал первый набросок фундамента и даже закладывал основы нового мироощущения, новой культуры»[100].

Уже в первые годы испанского владычества присва­ивавшиеся испанцами сокровища Нового Света стали предметом вожделения как других европейских держав, так и отдельных авантюристов всех мастей. XVI, XVII и начало XVIII в.— время невиданного разгула пиратст­ва в водах морей, омывающих Америку. Морским разбо­ем занимались англичане, французы, голландцы, датчане. Иногда это были корсары, т. е. пираты, получившие от своего правительства специальный патент на морской разбой, причем часть добычи отходила короне, выдавшей такой патент. Чаще это были авантюристы, действовав­шие на свой страх и риск на кораблях под черным пи­ратским флагом с командой, состоявшей из людей без роду и племени. Уже в 1523 г. два корабля Кортеса, на которых были отправлены сокровища ацтеков в Испанию, были захвачены французским пиратом из Дьеппа Жуаном Данго. Это было только началом: в последующие два сто­летия такие нападения стали обычным делом. О пиратах, которые особенно активно разбойничали в Карибском море, где проходили основные пути испанских кораблей и где на многочисленных островах морские разбойники всегда могли найти пристанище для дележа добычи и ремонта своих потрепанных в сражениях кораблей, напи­саны, пожалуй, тысячи книг самых разных жанров.

Разбой пиратов не ограничивался грабежом испанских кораблей в море. Все чаще отряды пиратов совершали дерзкие нападения на прибрежные города. В 1555 г. французские пираты под предводительством Жака Сора захватили Гавану, разграбили ее и сожгли до основания. В 1688 г. известный английский пират Генри Морган раз­грабил Порто-Бельо, захватил в гавани несколько кораб­лей и вынудил испанцев уплатить выкуп в 100 тыс. песо. В 1671 г. он же высадился с отрядом пиратов на берег в районе Панамского перешейка, взял штурмом, разгра­бил и сжег богатый город Панаму. Выдающуюся на­глость обнаружил в XVII в. маленький тогда еще хищ­ник — курфюрст Бранденбургский. Нуждаясь в деньгах, он снарядил небольшую флотилию, которая захватила один из испанских галеонов с драгоценным грузом якобы в оплату за наемных прусских солдат, бывших на служ­бе испанской короны. Стоимость награбленного во много раз превышала сумму, на которую мог претендовать курфюрст, однако, несмотря на протесты Испании, ни га­леон, ни его груз возвращены не были[101].

Постоянная и все возраставшая угроза нападений на многочисленные порты в Америке побудила испанскую корону предпринять серьезные меры для их защиты. Бы­ло решено создать обширную систему оборонительных со­оружений, воздвигнуть в наиболее важных портах, откуда американские сокровища отправлялись в Испанию, мощ­ные крепости. Такие крепости предполагалось построить на подступах к Веракрусу (Новая Испания), в Гаване, в Картахене-де-лас-Индиас, в Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, в океанском порту Лимы — Кальяо. Менее мощные кре­пости, дозорные башни и другие оборонительные соору­жения намечалось построить и в десятках других порто­вых городов, либо на подступах к ним.

Во время царствования Филиппа II, когда было при­нято это решение о строительстве крепостей в Америке, в Европе особенно славились своим искусством итальян­ские инженеры-фортификаторы. Испанская корона объя­вила среди них конкурс на лучшие проекты портовых крепостей для своих американских владений. Победите­лем конкурса оказался выдающийся военный инженер того времени Баутиста Антонелли. Уже в 1589 г. Бау­тиста Антонелли вместе со своим племянником Джованни Баутиста-младшим прибыл в американские владения Испании и при помощи группы испанских военных ин­женеров начал проектирование и строительство форти­фикационных сооружений сразу в нескольких важнейших портах Карибского моря.

Самые грандиозные крепостные сооружения, спроекти­рованные и начатые Антонелли и его помощниками, на­ходились в Гаване и Картахене-де-лас Индиас.

В Гаване к моменту начала работ Антонелли уже существовали большая крепость Ла-Реаль-Фуэрса и до­зорная башня Сан-Ласаро, построенные за 30 лет до по­явления здесь Антонелли. Однако итальянский фортифи­катор посчитал эти укрепления недостаточными для на­дежной защиты порта Гаваны, являвшегося ключевым пунктом морских сообщений в бассейне Карибского моря. В 1589 г. Антонелли начал здесь строительство еще двух крепостей — Ла-Пунта и Эль-Морро, которые должны были преграждать неприятельским кораблям вход в бухту перекрестным огнем своей артиллерии. Расположенные друг против друга по обе стороны входа в бухту новые крепости Гаваны были спланированы таким образом, чтобы их бастионы могли отражать неприятеля не толь­ко с моря, но и со стороны суши в случае высадки де­санта. В конце XVII в. система крепостей Гаваны была дополнена сооружением оборонительной стены, а в 1646 г.— сооружением второй дозорной башни — Ла-Чоррера[102].

Наиболее широкий размах реализация фортифика­ционных планов Антонелли приняла в Картахене-де-лас- Индиас, считавшейся морскими воротами в Южную Аме­рику. Основные работы были проведены уже в XVII в.: в 1632 г. были построены мощные крепостные стены, а в 1657 г. начато сооружение крепости Сан-Фелипе-де-Барахас, которая достраивалась и совершенствовалась в те­чение полутора столетий. Поскольку бухта здесь имеет два входа с моря, то для обороны каждого из них были построены две отдельных крепости. Тем не менее уже после возведения этих укреплений Картахена, где храни­лось множество приготовленных к отправке в метрополию товаров, подвергалась нападениям, осадам, не раз ее скла­ды были разграблены. Только в 1741 г., после введения еще ряда усовершенствований в оборонительную систе­му, Картахена с успехом смогла выдержать длительную и тяжкую осаду, которой ее подверг английский адмирал Вернон с самым большим военным флотом, который ког­да-либо появлялся в карибских водах[103].

Общий упадок испанской монархии, явственно про­явившийся уже в середине XVII в., в полной мере отра­зился на состоянии военного дела, на вооруженности и численности армии. Даже в метрополии испанское вой­ско уменьшилось до 4781 солдата кавалерии и 1475 пе­хотинцев под командой 600 офицеров. В таком важней­шем для Испании европейском владении угасавшей Габсбургской династии, как Фландрия, находилось только 700 испанских солдат[104]. Пираты, хозяйничавшие в Карибском море и опустошавшие американские владения испанской короны, без особой опаски нападали даже и на саму Испанию: жители прибрежных селений Вален­сии и Андалусии жили в постоянном страхе новых и но­вых пиратских набегов.

Такое положение военного дела в самом королевстве прямо отражалось и на способности испанских властей в американских колониях не только отражать нападения экспедиционных отрядов европейских держав, уже начи­навших захватывать значительные острова в Карибском море, но и держать в повиновении массы угнетенного на­селения. К концу XVII в. во всех американских владе­ниях Испании, население которых определялось цифрой в 10—12 млн. человек, насчитывалось едва ли более 5 тыс. солдат регулярных испанских войск. Проспер Мериме в упомянутой пьесе из «Театра Клары Газуль» с полным основанием представляет читателю (или зри­телю) растерянность вице-короля Перу, который в ответ на доклад секретаря о начавшемся возмущении индей­цев, в испуге бормочет: «А!.. Войск-то у нас нет...»[105]. В самом деле, в то время королевская администрация в Перу располагала лишь сотней изнеженных дворян из «благороднейших семей» Лимы, составлявших личную гвардию вице-короля, да постоянным гарнизоном из 500 солдат в важнейшей на океанском побережье крепо­сти Кальяо[106]. Впрочем, и на этот гарнизон власти не могли возлагать больших надежд. Как пишет Фрезье, обративший особое внимание на состояние крепостей Ти­хоокеанского побережья, их гарнизоны состояли из лю­дей, «осужденных за какие-либо преступления, для кото­рых служба в фортах заменяет галеры»[107]. А на другом конце материка — в Каракасе, где во всех крепостях и фортах, защищавших город с моря, числилось три роты испанских солдат, когда генерал-капитан назначил смотр на Пласа Майор, в наличии оказалось всего 90 человек[108].

Плачевным было и состояние многочисленных крепо­стей, на сооружение которых были затрачены груды дра­гоценного металла и каторжный труд многих десятков тысяч людей. Комендант гаванской крепости Ла-Реаль Фуэрса доносил, что в ней насчитывается всего 50 сол­дат и 8 артиллерийских орудий, тогда как необходимо было иметь по крайней мере 20 орудий[109]. Да и те пуш­ки, которые имелись в испанских крепостях такой авто­ритетный военный специалист, как Фрезье, считал мало пригодными к действию, потому что они совершенно из­ношены, будучи выплавлены в местных арсеналах 100 лет назад, да и вообще не готовы к стрельбе, поскольку от­сутствуют орудийные платформы.

Состояние военной силы Испании в Америке как нель­зя лучше отражало всесторонний упадок в самой метро­полии, повлекший за собой кризис всей огромной испан­ской колониальной империи.

[81] Текст королевского указа о планировке и строительстве новых городов в американских колониях см.: History of Latin American civilization / Ed. by L. Hanke. Boston, 1967, vol. 1, p. 278—283.

[82] См.: Теja Zabre A. Guide de l’histoire de Mexique. Mexique, 1935, p. 206.

[83] Кириченко E. И. Указ. соч., с. 45—46.

[84] Томас А. Б. Указ. соч., с. 123.

[85] Gonzales J., Alpuche A. La Universidad de Mexico. Mexico, 1960, p. 28; Bravo Ugarte J. Op. cit., p. 227.

[86] Ibid.

[87] Romero Flores J. Historia de la cultura mexicana. Mexico, 1965, p. 210; Bravo Ugarte J. Op. cit., p. 211—212.

[88] Томас А. Б. Указ. соч., с. 122.

[89] Чежегова И. М. Десятая муза.— Лат. Америка, 1970, № 4, с. 150. В Советском Союзе сборник стихов Хуаны Инес де ла Крус под названием «Десятая муза» вышел в свет в 1966 г.

[90] Romero Flores J. Op. cit., p. 205.

[91] Bravo Ugarte J. Op. cit., p. 208.

[92] Jimenez Moreno W. Miranda /. et al. Op. cit., p. 311; Bravo Ugar­te J. Op. cit., p. 21.

[93] Bravo Ugarte J. Op. cit., p. 252.

[94] Цит. по кн.: Кириченко E. И. Указ. соч., с. 90.

[95] Там же, с. 92.

[96] Цит. по кн.: Arciniegas G. Op. cit., p. 178—179.

[97] Оводов В. Б. Драматургия, театральная жизнь.— В кн.: Культура Перу. М., 1975.

[98] Мериме П. Избранные сочинения: В 2-х т. М., 1956, т. 1.

[99] См.: Гарсиласо де ла Вега. История государства инков. Л., 1974.

[100] Кузьмищев В. А. У истоков общественной мысли Перу. М., 1979, с. 364—365.

[101] Briand Histoire d’Espagne. P., 1808, vol. 4, p. 52.

[102] Roje de Leuchsenring E. Los monumentos nacionales de la Republica de Cuba. La Habana, 1960, vol. 3, p. 9—11.

[103] Arciniegas G. Op. cit., p. 207—208.

[104] Ballesteros у Beretta A. Historia de Espana у su influencia en la historia universal. Barcelona, 1927, t. 4, pt 2-a, p. 97.

[105] Мериме П. Укав, соч., т. 1, с. 90.

[106] Campbell L. G. The military and society in colonial Peru. Phi­ladelphia, 1978, p. 4.

[107] Frezier M. Relation du voyage de la mer du Sud aux cotes du Chile, du Perou et du Bresil. Amsterdam, 1717, t. 1, p. 78.

[108] Los Instituciones militares Venezolanas del periodo. Caracas, 1969, p. 32.

[109] Roig de Leuchsenring E. Op. cit., vol. 3, p. 13.