Художник — певец своей эпохи

ОСВАЛЬДО ГУАЯСАМИН[90]: «ХУДОЖНИК — ПЕВЕЦ СВОЕЙ ЭПОХИ»[91]

— Мы уже знакомили советских читателей с вашей жизнью и творчеством. В нашей беседе мы хотели бы под­робнее узнать, как шло ваше становление как художника, кто ваши учителя в живописи? Как вы пришли к тому стилю, в котором работаете сегодня?

— Я начал рисовать с шести лет. И этим зарабатывал себе на жизнь. Я был старшим в бедной семье, где было десять детей, и мне приходилось продавать те скромные вещи, которые я писал. Только так я заработал на тетрадки, каран­даши, на детские книжки, на учебники в школе. Профессию мне не пришлось выбирать: я ничего не умел, кроме как рисо­вать, да еще лепить. С тех пор я только это и делаю, работая по двенадцать —четырнадцать часов в сутки.

Надо признать, учился я плохо, и не раз меня исключали из школ нашего городка. А все потому, что из предметов, кроме истории и географии, знать ничего не хотел. Рисование, живо­пись и немного музыки (я учился игре на гитаре) — вот и все мои занятия.

После шестого класса я был принят в Школу изящных искусств Кито. Семь лет интенсивных, днем и ночью, занятий. Даже по воскресеньям я целыми днями писал в безлюдных аудиториях. На выпускном вечере директор школы сказал, что еще ни один ученик не заканчивал ее, представив такие значительные работы. Это было в 1941 году. Потом три года я брал частные уроки по архитектуре.

Через год после окончания Школы изящных искусств состоялась моя первая персональная выставка. По приглаше­нию одного высокопоставленного лица из государственного департамента США мне, 22-летнему молодому человеку, предложили устроить выставку в крупнейших музеях Соеди­ненных Штатов. Экспозицию посетили тысячи людей. Как писала критика, мои произведения поразили американского зрителя трагизмом и скорбью.

Сюжет моих картин, без сомнения, был навеян той средой, в которой я вырос, той беспроглядной нищетой, которой я был окружен. А первыми сильными впечатлениями детства были рассказы о недавно закончившейся первой мировой войне и картинки в журналах: бомбардировки городов, тонущие кора­бли, искаженные в крике лица людей.

Затем меня начинает интересовать пластика Гойи, Эль Греко. Но мое становление как художника протекало под непосредственным влиянием Ороско, у которого я учился предельной выразительности, экспрессивности. Понемногу я начал нащупывать собственную манеру, которую сохраняю до сих пор.

— Как вы приступаете к новой работе? Есть ли у вас готовый замысел или он рождается в процессе создания кар­тины?

— За свою жизнь я написал более шести тысяч картин, рисунков, акварелей, создал большое количество скульптур из камня, дерева, бронзы. Поиск шел в различных направлениях, но всегда в кругу тем, связанных с окружавшей меня жизнью.

После первой выставки в США я отправился в путеше­ствие по Латинской Америке: поездами, автобусами, просто на чем придется. За это время сделал около четырех тысяч рисунков и акварелей — получилось нечто вроде рассказа о Духовной жизни людей Америки. Возвратившись в Кито, я приступил к первой крупной работе, которая называется «До­рога плача». Эта серия, состоящая из ста трех полотен, посвя­щена жизни негров Бразилии, Кубы, Венесуэлы, индейцев, населяющих нашу землю от Мексики и Кордильер до степей Патагонии, метисов в больших городах. Над этими картинами я работал семь лет.

Я был также свидетелем гражданской войны в Испании второй мировой войны. И тогда возник замысел серии, кото­рая позже получила название «Время гнева». В течение семи лет я объездил почти весь мир, побывал в СССР, в Китае, во всех странах Европы, посетил те места, вде гитлеровцы устро­или громадные концлагеря, и постарался представить себе, что происходило там. Сделал тысячи этюдов. И когда вер­нулся в Кито, начал работу над серией «Время гнева».

Она включает триста полотен. Здесь, как вы знаете, и картины, посвященные трагическим событиям, и портреты - карикатуры на диктаторов, и портреты великих людей Латин­ской Америки. Серия еще не закончена, потому что не кончи­лось время гнева — оно продолжается и в Гватемале, и в Сальвадоре, и в Бейруте. Я видел по телевидению кадры бом­бардировки Бейрута израильскими самолетами. И сейчас набрасываю этюды, чтобы, быть может, начать работу над картинами — не знаю, сколько их будет, — которые назову «Кровавый четверг» : в тот день началась варварская бомбар­дировка Бейрута.

— Значит, вы приступаете к работе, имея готовый замысел?

— Вернее, когда у меня есть ясная концепция. Еду в ту или иную страну, посещаю нужный мне город, собираю информацию, делаю множество набросков. Затем все тща­тельно классифицирую. И когда приступаю непосредственно к созданию полотна, извлекаю этюды, и это дает мне возмож­ность написать картину сравнительно быстро — за несколько дней, максимум за неделю.

— Какая из картин или серий принесла вам наибольшее творческое удовлетворение?

— Когда мне задают этот вопрос, я никогда не знаю, что на него ответить. Если я сделал последний мазок и подписал картину — значит, уже нечего прибавить к сказанному. Кар­тина становится неотъемлемой частью меня самого, так что я уже не могу решить, нравится она мне больше или меньше других. Все картины создавались с одинаковой страстью и любовью. Это как дети — невозможно сказать, кого любишь больше.

— Какое место в вашем творчестве занимает монумен­тальная живопись?

— Монументальную живопись я изучал под руководством Ороско, к сожалению, недолго — в свой первый приезд в Мексику. И за всю долгую и богатую историю моей страны я стал первым художником, кто в Эквадоре начал писать фре­ски.

Станковое произведение содержит в себе что-то утончен­ное, интимное, не до конца высказанное его создателем. В настенной росписи художник должен «высказаться» по определенному поводу и должен «говорить» так ясно, чтобы воспринимающий легко мог его понять. За то время, пока зритель проходит вдоль произведения, он должен усвоить некое «послание» художника.

Сравнительно недавно, в июне 1982 года, я завершил мураль в аэропорту Барахас, близ Мадрида, выполненную по заказу испанского правительства. Она состоит из двух частей: одна посвящена Испании, другая — Америке. Каждая из частей — пятнадцать метров в длину и четыре в высоту. Фреска находится в зале, откуда пассажиры улетают за грани­цу. Писал на мною же подготовленных плитах, на акриловой основе в смеси с мраморной крошкой.

В первой части фрески рассказывается о конкистадорах, много места отдано темам испанского танца и музыки. На специальной панели, несколько выступающей из плоскости стены, — портреты четырех великих испанцев: Бартоломе де лас Касаса, Сервантеса, Унамуно и Пикассо.

Аналогична в целом и композиция другой части фрески, посвященной Америке. Я рассказываю в ней о доколумбовой эпохе, о музыке и танцах Латинской Америки. И здесь портреты четырех великих людей моего континента: Руминьяуи[92] — великого патриота Эквадора, защитника индейцев, Боливара, Хосе Марти и Неруды.

— Как вы оцениваете роль художника в современном мире?

— Политиканы, люди, готовые развязать новую войну, торговцы оружием и им подобные хотели бы приглушить дей­ственность творений музыкантов и писателей, архитекторов и художников... На протяжении веков жизнь каждого общества находила отражение именно в произведениях искусства. Захо­тим ли мы познать средневековье, изучить эпоху Возрожде­ния, понять, что происходит в наше время, — мы должны обращаться к художественным произведениям.

Творец искусства — что-то вроде живой антенны, трепе­щущей, воспринимающей свое время, каждый вздох своей эпохи... Он певец ее, он смеется и плачет ее слезами... Он говорит своим произведением от имени громадной людской массы. Когда читаешь, например, «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса или «Всеобщую песнь» Пабло Неруды, видишь, что эти книги выражают страстные чаяния всего континента. Мы должны глубоко уважать творения искусства и литературы, потому что они создают образ челове­ческого бытия, охватывающего весь мир.

— Вы считаете, что искусство может влиять на жизнь общества?

— В прямом воздействии немного сомневаюсь. Но, ска­жем, расцвет мексиканского мурализма пришелся на 30-е годы, когда большинство населения Мексики было неграмот­ным. И тогда настенная живопись помогла сближению искус­ства с народом.

В Эквадоре и сегодня настенная живопись имеет сильное воздействие на людей, ибо процент неграмотности здесь еще слишком высок.

— А чем является живопись лично для вас?

— Искусство живописи обладает одной особенностью: творец одновременно и исполнитель замысла. Во всех других искусствах исполнитель — это уже не. создатель. Поясню. Я близко знал Неруду, он писал, как вам известно, зелеными чернилами и очень размашисто, просторно, если можно так выразиться, взволнованно... Когда читаешь стихи, написан­ные подобным образом, — это чудо! Но когда стихи напеча­таны на машинке или набраны типографским шрифтом, кажется, что они потеряли половину своей прелести.

Кроме того — такова моя точка зрения, — поэзия и проза непереводимы. Разве Достоевский, которого мы читаем на испанском языке, — это Достоевский «Братьев Карамазо­вых»? Переводы стихов Неруды на разные языки — разве это и есть поэзия Неруды?

Возьмем музыку. Я думаю, будь жив Бах и слушай он исполнение своих произведений, даже в интерпретации его лучшего друга, он подскочил бы от негодования, потому что играет не он. Каждый исполнитель, каждый дирижер вклады­вает в музыку Баха что-то свое. Изобретены новые инстру­менты, появление которых Бах не мог даже предвидеть: скрипка ныне сильно отличается от инструмента его времен, фортепиано совершенно непохоже на клавесин. Так же обстоит дело с музыкой Бетховена, Шумана. Здесь можно назвать много имен.

В архитектуре — то же самое. Ты создаешь проекты на бумаге, но для их реализации тебе нужны каменщики, сте­кольщики, электрики, инженеры. И подчас то, что ты хотел выразить в проекте, в возведенном здании содержит лишь малую толику твоего вдохновения.

Думаю, живопись — единственный вид искусства, где творец является единственным исполнителем, ибо он сам воплощает замысел.

— Каково ваше мнение о современном искусстве Латин­ской Америки?

— Это очень серьезный вопрос. Перед лицом политиче­ского и экономического наступления США, диктатур, наса­ждаемых в отдельных странах, люди искусства противостоят злым силам своим творчеством. Я считаю, что в области искусства и литературы Латинская Америка переживает в XX веке подлинное Возрождение. Необычайно высок уровень латиноамериканской прозы и поэзии. Достаточно назвать имена Неруды и Габриэлы Мистраль, Гарсиа Маркеса и Марио Варгаса Льосы, Хулио Кортасара и других, которых читают во всем мире, поскольку их произведения переведены практически на все языки.

Живопись, начиная с мексиканского монументализма, дала множество талантов: бразилец Кандидо Портинари, чилиец Роберто Матта, венесуэлец Хесус Сото, современные худож­ники Кубы.

В архитектуре поразила мир бразильская школа во главе с Оскаром Нимейером, интересные образцы градостроитель­ных решений дали архитекторы Аргентины, Мексики и Кубы.

Аргентинец Хинастера, бразилец Вила Лобос, мексиканец Ревуэльтас — вот лишь немногие имена, составившие гор­дость музыкальной культуры континента. А разве не следует назвать такое явление музыкальной культуры Латинской Америки, как песни протеста, которые поют ныне не только на континенте, но и по всему миру?

— Критика не раз высказывала мнение, что латиноамери­канское искусство и литература испытывают влияние бароч­ного и карнавального начал. На Кубе это достаточно ясно проявляется в творчестве Рене Портокарреро...

— Я восхищаюсь творчеством Портокарреро, совсем недавно побывал у него в мастерской. Что касается барочного или карнавального начал как средств выразительности, то об этом можно говорить лишь применительно к странам Карибского бассейна и Бразилии. Но кинетизм ничего общего ни с барокко, ни с карнавализацией не имеет, а венесуэльская живопись тоже дала интереснейшие произведения. Или возь­мем последний роман Варгаса Льосы «Война конца света». Это одно из крупнейших произведений писателя. И хотя он пишет о Бразилии, я не увидел в его книге ни барочных, ни карнавальных черт. Может быть, некоторые черты барокко вы увидели в книгах Гарсиа Маркеса? Не могу этого утверж­дать. Сюрреализм, или «магический реализм», как вы называ­ете это явление, — да!

— Считаете ли вы, что творчество Гарсиа Маркеса может иметь влияние на изобразительное искусство? И что вам лично нравится в произведениях колумбийского писателя?

— Его «магический реализм» — издревле присущая нам форма восприятия жизни. Гарсиа Маркес рассказывает о нашей земле, о нашей Америке, в которой не одно Макондо, а множество. И в изобразительном искусстве имеется такое направление, которое тяготеет к живописи сюрреалистиче­ской. Но это не гнилой западноевропейский сюрреализм, а тот самый «магический реализм», который связан с нашей реаль­ностью.

Творческий метод Гарсиа Маркеса имеет вековые тради­ции. Например, в отличие от других народов мы не верим в смерть, умирая, знаем, что вновь прорастем, как маисовое семя, и будем цвести. Мы ведем беседы с давно умершими. В нас есть что-то от Солнца: золото и маис — это вопло­щение Солнца, а само Солнце для нас — живое существо. Гарсиа Маркес рассказывает об этом.

Лично меня потрясла в «Ста годах одиночества» сцена, когда старый кондор падает на амбар крестьянского дома. Но когда кто-то хочет до него дотронуться, кондор вновь подни­мает свои одряхлевшие крылья и устремляется в воздух. Для меня это — образ Латинской Америки.

— В каком смысле?

— Наш континент тоже устремляется в полет. Мы возвра­щаемся к нашим истокам, к нашей тысячелетней культуре, глубоко осознавая, что ведем свое происхождение от народов, обладавших высокой культурой, — инков, майя и ацтеков. Эта великая культура объединяет ныне все страны континен­та. И дай бог, чтобы мы вновь стали единым целым — а это все больше и больше осознается латиноамериканцами, — преодолели бы те границы, которые возникли в период борьбы за независимость. Лично я ощущаю себя столько же жителем Куско, сколько и Кито.

— Какое место занимает изобразительное искусство в общей культуре Эквадора?

— Наша культура имеет тысячелетние традиции, которые живы и сегодня. Ведь большинство населения Боливии, Перу, Эквадора — индейцы, потомки древнейшей цивилизации.

Еще испанцы обратили внимание на то, что в Кито все делается как-то по-своему. Хотя Кито не был столицей вице­королевства, подобно Боготе или Лиме, тем не менее в нем построены самые большие храмы. Ныне Кито — крупней­ший центр художественного творчества. В городе с миллион­ным населением открыты сорок пять галерей, в них функцио­нируют различные выставки. В изобразительное искусство пришло много молодежи, работающей в совершенно разных стилях. Лет пятнадцать-двадцать назад моя манера письма импонировала многим молодым художникам. Но сегодня я с большим удовлетворением наблюдаю, как они освобождаются от моего влияния, находят новые решения, удивляющие и меня самого. Я счастлив от этого и сам у них учусь; так мы и живем, играя в «возьми —отдай».

— Есть у вас ученики среди молодых?

—К сожалению, на это не хватает времени. «Остающи­еся» от работы часы отдаю деятельности в Комитете защиты мира или в Латиноамериканской ассоциации по правам чело­века, председателем которой являюсь.

— Над чем вы работаете в настоящее время?

— Сейчас пишу нечто совершенно отличное от всего, что делал раньше. Это произведение я посвящаю матерям с Май­ской площади Буэнос-Айреса. В основе сюжета лежит ситу­ация, получившая в Аргентине название «безумные матери с Майской площади». На эту центральную площадь Буэнос-Айреса, к президентскому дворцу, почти каждую неделю при­ходили женщины, чьи сыновья и близкие «исчезли бесследно» во времена правления военных. Это произведение я намере­ваюсь написать совсем в иной манере.

На меня большое впечатление произвело посещение Московского Кремля и знакомство с его художественными сокровищами. Думаю, мой взгляд на мир претерпит некото­рые изменения под влиянием византийской пластики и высо­ких дум, вдохновивших создателей этих произведений. После того как я увидел в Кремле ангелов на иконах, может быть, мне удастся в картине воспроизвести серый цвет.

— Не собираетесь ли вы воплотить на холсте Красную площадь?

— Это я пытался сделать еще в 1960 году. Тогда, 31 дека­бря, я пришел на площадь. Успел сделать четыре акварели, но сам не заметил, как снял перчатки. И вскоре руки так застыли, что не смог двинуть даже пальцем. Мой переводчик заметил, что я их отморозил. Боли не чувствовал, а вот когда они начали оттаивать, кричал от боли...

А теперь я хотел бы вам рассказать о моей коллекции, хотя знаю, что в вашем журнале об этом уже писалось.

Лет сорок пять назад я начал собирать различные археоло­гические находки, имеющие большую ценность. В настоящий момент их у меня собралось около пятнадцати тысяч. Среди них есть даже предметы из золота доколумбовой эпохи. Затем я стал собирать произведения живописи колониального периода. Кроме того, в своих долгих путешествиях по свету мне удалось приобрести произведения крупнейших мастеров мировой живописи: две картины Пикассо, одну — Миро, пер­вое издание «Ужасов войны», «Притчей», «Капричос» и офорты Гойи. В коллекции представлены все крупнейшие мастера латиноамериканской живописи.

Это собрание, а также около трехсот моих картин три года назад я передал в дар Эквадору. Мы с детьми решили, что такое богатство не может быть личной собственностью. Большая часть находится пока в моем домашнем музее. Недавно я приобрел участок земли и думаю, что скоро начнется строительство нового здания, где расположится музей и Фонд Гуаясамина, президентом которого является мой сын. Кубинское правительство предложило мне помощь самого выдающегося национального архитектора Антонио Кинтаны. Он посетил Эквадор и сейчас уже заканчивает про­ект здания. Там у нас будет все: библиотека, кинозал, может быть, даже студия телевидения, реставрационная мастерская, мастерские художников, помещение для археолога, ну и, конечно, сам музей. Думаю, что через три-четыре года мы откроем его для посетителей. Я приобрел также типограф­ское оборудование, и мы сможем издавать книги, каталоги, альбомы, цветные репродукции. Очень надеюсь, что этот ком­плекс станет подлинным центром прогрессивного искусства Латинской Америки.

---

[90] Гуаясамин, Освальдо (р. 1919) — эквадорский живописец, об­ладатель многих международных премий. Выставки его работ с большим успехом прошли в 1983 году в Москве, Ленинграде и Вильнюсе.

[91] Беседа эквадорского художника с советскими художниками и искусствоведами состоялась в редакции журнала летом 1983 г.

[92] ...Руминьяуи — великого патриота Эквадора. — Руминьяуи (на языке кечуа — «Каменный взгляд», настоящее имя — Ати II Пильяуасо, ум. в 1535) — организатор сопротивления эквадорских индейцев испанским колонизаторам. Согласно легенде, спрятал от испанцев несметные сокровища, которые по сей день не найдены. Был зверски убит колонизаторами.