Индейские мифы, холодная война и реальность третьего мира
Слухи о похищении людей (и особенно детей) с целью кражи органов являются одним из самых известных и устойчивых мифов в Гватемале и уже воспринимаются как неотъемлемая часть реальности городской и особенно сельской жизни в этой стране. Автор считает нужным упомянуть этот феномен в своем рассказе о преступности в Гватемале и объяснить его историко-политический, этнографический и региональный контекст.
Данная, четвертая статья очерка подробно расскажет об истоках появления в индейских поселках такого социального феномена как «правосудие толпы» (mob justice), который бесспорно является следствием насилия и геноцида индейских народов Гватемалы со стороны военных диктатур в 80-е годы прошлого века, и обусловлен современными процессами глобализации в Центральной Америке. В этом рассказе также будет представлена интересная, на наш взгляд, интерпретация причины актов коллективного насилия по отношению к иностранцам – это современная трактовка пост-колониальных мифов о «чужом», который угрожает целостности индейской общины.
Во второй статье данного очерка – Насилие против туристов в Гватемале – рассказывалось о том, как в 2000 году в индейском поселке Тодос-Сантос толпа совершила самосуд, убив японского туриста и гватемальского водителя. Поводом к убийству послужили обвинения в похищении местных детей. Подобные случаи самосуда над туристами в Гватемале имели место и раньше, и поводом всегда служили слухи о похищении детей.
Антиамериканская истерия
В середине марта 1994 года, за два года до окончания гражданской войны, в известном своим древним наследием индейском городке Санта-Лусия-Коцумальгуапа разъяренная толпа собралась, чтобы убить Мелиссу Ларсон, туристку из Нью-Мексико, считая ее виновной в похищении и убийстве детей. «Повесить грингу!» - кричали из толпы люди. Полиция попыталась защитить туристку, в результате чего полицейский участок и несколько патрульных машин были сожжены. Беспорядки удалось прекратить лишь когда на улицы поселка вошли танки. Оказывается, поводом послужил слух, что в окрестностях поселка одна из местных женщин якобы видела изуродованные останки восьмерых детей. Появление чужого человека в поселке спровоцировало агрессию, и хотя туристка была невиновна, несколько дней спустя крупная гватемальская газета «Prensa Libre» написала: «Участилась продажа детей на донорские органы».
В конце марта того же года, в другом городке - Сан-Кристобаль-Верапас - немолодая журналистка и активистка из Аляски, Джун Вейнсток, фотографировала детей на местном рынке. Она ласково погладила по голове маленького мальчика, который вскоре убежал, а рядом стоящая женщина вдруг закричала, что пропал ее ребенок. Вмиг собралась толпа, которая разрослась до нескольких сот человек, и туристку стали бить и закидывать камнями. В толпе были как местные жители, так и дорожные рабочие, которые поблизости ремонтировали шоссе. Туристку грозились облить бензином и поджечь. Местный судья попытался спасти туристку, но его контора был взята приступом – судью избили, а туристка осталась жива лишь потому, что впала в кому, и преследователи подумали что она умерла. Впоследствии, из дипломатических источников стало известно, что в толпе дорожных рабочих были замечены несколько агентов армейской разведки. Местный правозащитник писал: «Единственной организацией в стране, которая имеет право действовать в любом регионе и может подстрекать население, распуская слухи через множество гражданских агентов, является армия».
Несмотря на отсутствие доказательств в хищении детей, местная пресса подхватила и раздула ксенофобскую истерию. Та же газета «Prensa Libre» вскоре опубликовала на своих страницах предполагаемый «прайслист» на донорские органы, которые якобы продаются в США. Вскоре на гватемальском телевидении появилась программа на злобу дня - один из тележурналистов посетил приют для беспризорных детей, и поговорил с местным персоналом, спрашивая их о том, по какой цене американцы покупают детей. Вполне ожидаемо, в столице вскоре появилась своя городская легенда - очевидцы рассказывали о том, как на одной из улиц города Гватемала был якобы найден труп мальчика с вырезанными из груди органами. В трупе торчала записка на английском языке: «Спасибо за органы!» На стенах домов стали появляться анти-американские граффити: gringos robachicos (американцы-похитители детей), а в проходящих по улице американцев-представителей Корпуса мира однажды кто-то швырнул камнем. Посольство США в Гватемале выпустило предупреждение для своих граждан о том, что поездки в Гватемалу представляют опасность.
Вскоре наступило отрезвление – журналисты стали размышлять о том, кому было выгодно распространять среди населения слухи о похитителях детей на продажу донорских органов. В то время Гватемала уже находилась на пути к миру – готовились мирные соглашения, чтобы положить конец кровопролитной гражданской войне, которая длилась около 36 лет и оставила в стране следы геноцида и хаоса, и объединить в согласии правительство и Армию гватемальского национального революционного единства (URNG). В связи с грядущим подписанием мира, страну наводнили представители различных организаций ООН, наблюдатели за правами человека и борцы за мир. Некоторые консервативные милитаристские круги и реакционные журналисты призывали «выкинуть всех иностранцев» из страны.
Журналисты стали исследовать различные версии и выдвинули следующие предположения:
- слухи о продаже детей на органы распространяют военные круги, которые стремятся дестабилизировать ситуацию в стране и свергнуть президента;
- слухи распространяют все те же милитаристские круги, которые намерены сорвать переговоры и начать новые военные операции в горах, для чего предварительно отпугивают «белых» иностранных туристов;
- слухи распространяют повстанцы (URNG), которые стремятся подорвать экономику Гватемалы, пытаясь сократить поток туристов.
Однако, самую оригинальную версию причины возникновения слухов выдвинуло Посольство США – оказывается, в распространении слухов виновато… КГБ!
Безусловно, для всех выдвинутых версий были казавшиеся вполне разумными основания, даже для «вмешательства» КГБ (об этом речь пойдет далее в этой статье). Однако, главное в другом - случаи насилия над туристами и массовая истерия в СМИ доказывают, что общественным мнением можно легко манипулировать, и манипуляторы неплохо знают механику возникновения слухов и этническую почву, на которую эти слухи падают. Слухи, увы, имеют под собой основу, ибо реалии гватемальской жизни таковы, что дети действительно пропадают, и детей действительно похищают. Настоящие причины слухов о похищениях детей надо искать в том политическом наследии, которая оставила в Гватемале гражданская война, где были уничтожены и подверглись геноциду более 200.000 человек, и в современной неолиберальной политике, которая допускает использование детского рабского труда, создавая преступные сети по похищению детей и продаже детской рабочей силы на кофейные и сахарные плантации.
Гражданская война и ее методы - политические убийства, похищения активистов, жестокие физические расправы над инакомыслящими и беспрецедентный геноцид коренного населения – индейцев майя, – все это оставило тяжелый отпечаток в коллективом сознании народа Гватемалы. Мы постепенно расскажем о том, каким образом дети оказались вовлечены в жестокости войны, и откуда идут слухи о появлении «похитителей детей», которые сначала уводят малышей с улиц, а затем продают их богатым иностранцам на донорские органы.
Как всегда, в распространении слухов первыми обвинили индейцев.
Индейские мифы и колониальное наследие
Когда в городках Санта-Лусия и Сан-Кристобаль началось расследование по нападению на американских туристок, жители упомянутых выше городов – в основном, «ладино», то есть, считавшие себя белыми людьми - сразу стали показывать пальцем на индейцев. Несмотря на то, что Санта-Лусия и Сан-Кристобаль действительно считались зоной проживания «ладино», оба прискорбных события произошли в базарный день, когда индейцы приезжают в город для продажи своих изделий и продуктов на рынке. Ладино говорили, что в обоих случаях призывы к расправе поступали именно от индейцев.
Надо пояснить, что объективное рассмотрение причин случившихся нападений на иностранцев невозможно без пояснения особенностей индейского мировосприятия и индейской мифологии.
Нападения на туристов всегда совершались на фоне слухов о бродящих в округе «похитителях детей» (robachicos), «отрубателях голов» (cortacabezas), «вырывателях глаз» (sacaojos), «вырывателях сердец» (sacacorazones) и прочих страшных персонажей, которые нередко ассоциируются, по полному праву, с жестокими методами таких преступных группировок, как «Мара Сальватруча» или «Сетас». Однако, история появления этих персонажей гораздо старше, чем садистские методы «марас», которые преподаются в переполненных тюрьмах Лос-Анджелеса, Гватемалы и Сальвадора. Истоки появления «похитителей детей» надо искать в индейской доколумбовой мифологии.
Исследователи считают, что верования о похищении и жертвоприношении детей происходят из древних месоамериканских практик подношения детей богам индейских пантеонов. Детей приносили в жертву ацтеки своему богу дождя Тлалоку, детей хоронили внутри пирамид, и похоронные обряды подобного рода до сих пор сохраняются в некоторых индейских общинах. В Европе и на Ближнем Востоке тоже существовал обряд ритуального похищения младенцев для тайного жертвоприношения или инициации.
Современные индейцы верят в то, что детей или их органы используют при закладке новых дорог, зданий, мостов и других объектов государственной инфраструктуры (гидро- и электростанций, мостов, шоссе, церквей или просто больших домов). Подобные верования берут истоки в доколониальном мировоззрении индейцев, когда «власть имущие» воспринимались как господствующий класс, имеющий право требовать у «завоеванных» и «подчиненных» подданных их крови и плоти. Когда поблизости от индейского поселка начинается строительство крупного объекта, то по окрестностям распространяется слух о том, что рядом с поселком начинают бродить наемные «похитители детей» (robachicos), которые уводят малышей и продают их главному инженеру или другому «начальству», требующему «жертвы» для закладки в цемент фундамента сооружения, дабы оно простояло как можно дольше. В частности, автор этого текста может сослаться на подобные слухи при строительстве в 2006 году нового участка дороги между городом Тукстла-Гутьеррес (штат Чиапас, Мексика), и туристическим городком Сан-Кристобаль-де-лас-Касас, расположенным на высокогорье. Как рассказывали местные жители, мост, соединяющий две скалы на одном из новых участков этой дороги, «никак не хотел держаться прямо» и все время падал, что якобы является признаком недовольства горного духа, который требовал человеческих жертв. По слухам, как только кто-то погиб при обрушении нового моста, то последующая попытка закрепить и усилить конструкцию увенчалась успехом, и мост сразу встал как влитой.
Подобное искаженное восприятие вполне отражает ту цену, которую платят индейские народы за «прогресс», который им приносит цивилизация. В условиях современного мира мифы о «чужом» размножают образ врага и помещают его в новый, ранее непривычный технологический контекст.
Некоторые образы «чужого», опасного персонажа являются общими для всех народов Латинской Америки. Таким является образ «Льороны» (Llorona), берущий свое начало из мексиканского фольклора. «Льорона» оплакивает своих детей, которых она однажды по небрежности потеряла, и в ночное время ищет малышей, чтобы увести их от матери к реке. Подобными общими персонажами в наше время стали «robachicos» и «cortacabezas».
Современные персонажи «отрубателей голов» (cortacabezas) и «похитителей детей» (robachicos) тоже связаны с образом «чужого» в индейском мировосприятии. Как отмечают исследователи, в недалеком прошлом понятие «чужого» в индейских общинах распространялось на иностранцев и метисов, то есть образ «чужого» относился к сфере межкультурной коммуникации. Однако, последнее время произошли значительные изменения – сегодня в понятие «чужого» включают также и представителей своей этнической группы, которые «оторвались» от своей земли, эмигрировали в город и приобрели «городскую» профессию. Например, в упоминаемом штате Чиапас (Мексика), в индейском поселке Ченало (Chenalho) толпа обвинила двоих незнакомых молодых людей-индейцев в попытке похищения детей, и пыталась линчевать. Молодые люди оказались студентами института, расположенного в Сан-Кристобале (упомянутый выше городок в горах, недалеко от Ченало). Для индейской общины эти студенты были «иностранцами», потому что больше не принадлежали своей земле, и оказались вне границ общины, где все жители считаются «своими».
Подобные попытки линчевания в контексте страха перед «чужим» встречаются по всей Латинской Америке. Например, в Перу известны рассказы о «пиштако» (pishtaco) или nakaq, которых иногда называют «вырывателями глаз» (sacaojos). Слово «pishtaco» происходит от слова «pishtay» в языке индейцев-кечуа, что означает «рубить голову, резать на куски». Пиштако – традиционный персонаж андской культуры. Это монстр, и как правило, белый человек, который нападает на невинных и ничего не подозревающих индейцев, отрубает им головы, отделяет жир от тела, а затем либо использует его в своих каннибальских утехах, либо продает на рынке в виде сушеного или жареного сала (chicharrón), или отдает в клинику для иностранных докторов. Рассказы о «пиштако» восходят еще к доколумбовым временам, к культу инкского божества Виракоча. Жир на теле считался индейцами признаком элиты – свидетельством сытой и хорошей жизни, а худоба считалась предосудительной. Первые испанские миссионеры воспринимались индейцами как «пиштако», так как индейцы верили, что испанцы похищали и резали индейцев, чтобы их жиром смазывать церковные колокола для лучшего звучания. Коллективная память покоренных испанцами индейских народов уходит корнями в далекую историю, о которой свидетельствуют сами испанцы-конкистадоры. Например, в своей знаменитой книге «Правдивая история о покорении Индий», испанский солдат Берналь Диас дель Кастильо упоминает о том, как в 1519 году, по окончании кровопролитной битвы при Сентла испанские солдаты лечили раненых лошадей жиром, вытопленным из тел павших индейцев. (http://www.indiansworld.org/diazhis3.html )
Любопытно отметить, что история о «похитителях жира» была использована в первой «информационной войне» между испанцами и индейцами. Испанский монах Кристобаль де Молина в своем «Докладе об обрядах и сказаниях инков» писал о том, что испанцы якобы использовали жир из тел индейцев для лечения своих редких болезней: «В течение года 1560, и не раньше, считалось и полагалось у индейцев, что мазь из тел индейцев заказывалась того ради из Испании, дабы излечивать болезнь, для которой не было там лекарств. Отсюда пошло то, что индейцы, в то время были очень недоверчивы к испанцам, и они не принесут ни дров, ни травы, ни чего-либо ещё в дом испанца, чтобы не быть им схваченными и убитыми, дабы добыть эту мазь. Всё это берёт начало от этой подлости, с целью породить вражду между индейцами да испанцами.»
Мифы колониальных времен очевидно демонстрировали разграничение на колонизаторов и колонизируемых, победителей и побежденных, где победителем выступал белый человек, а индеец проливал жертвенную кровь на поле боя Конкисты. Современная мифология не потеряла историческую связь с прошлым, но она не копирует, а трансформирует старые мифы.
Согласно предположению перуанского социолога Гонсало Портокарреро, традиционный индейский персонаж «пиштако» в современной жизни трансформировался в образ «вырывателя глаз» и «похитителя детей». В 1988 году в бедных кварталах перуанской столицы – города Лимы произошли социальные волнения – там активно начали циркулировать слухи о медиках-«гринго», которые на желтом фольксвагене с чернокожими охранниками разъезжали по бедным кварталам Лимы, и в машине у них наготове лежали сложные хирургические инструменты. Местные жители рассказывали, что медики якобы ловили детей, быстро вырывали им глаза, и оставляли детей на улицах с забинтованным лицом, денежными купюрами и запиской, где по-английски были написаны несколько благодарственных слов. На фоне этих слухов в Лиме было совершено несколько попыток линчевания иностранцев – в частности, пострадали три французских туриста и даже врачи из неправительственной организации при ООН. Последующие опросы населения показали, что местная беднота была уверена в существовании нелегального рынка по продаже человеческих органов и даже в соучастии правительства - по словам жителей, похитители разъезжали на Мерседесах, были хорошо одеты и открыто причисляли себя к большой международной банде похитителей.
Подобный пример наглядно свидетельствует о том, как исторические легенды и мифы определяют восприятие коренными народами современных мировых процессов – расслоение общества, социальные и военные конфликты и всеобщую нетерпимость. Мифы о «похитителях детей», «вырывателях сердец» являются трансформацией древних мифов о «чужих», которые покушаются на устои, целостность и саму репродуктивную функцию замкнутой общины. Создание мифов и акты стихийного коллективного насилия – это явление постколониальной эпохи, последний ответ наиболее бесправного и исторически униженного индейского сообщества, которое своим собственным понятием о справедливости отвечает на жестокие вызовы эпохи глобализации и неолиберализма, где сырьем для продажи может служить не только земля и ее недра, но и само тело человека, которое в конечном итоге, становится объектом экспроприации после того как самого человека вытеснили со своей земли и превратили в часть механизма эксплуатации. Массовый туризм является лишь одной из форм такой эксплуатации, и насилие индейцев над туристами является ответом на эту эксплуатацию.
Массовый туризм – это другой вид эксплуатации
Считается, что туризм приносит индейским общинам благо, ибо дает им работу, заработок и возможность развиваться – по данным Совета по туризму и Всемирной организации по туризму, туризм является главным «работодателем». Тем не менее, рабочие места, создаваемые туризмом, не обеспечиваются адекватным заработком, который может гарантировать достойное проживание работника, и не сопровождаются должным социальным пакетом. Кроме того, эти рабочие места не могут конкурировать с рабочими местами в развитых странах, где работнику дается возможность постоянно улучшать рабочие навыки и умения при обеспечении высоких стандартов охраны труда. В местах проживания коренных народов, как правило, не существует альтернативы для устройства на работу, и присутствие иностранных туристов является единственно возможным внешним источником дохода для местного населения. В таких условиях, для коренных народов уже не идет речи о возможности выбора путей развития, ибо им остается лишь один путь - элементарного выживания в сфере обслуживания. Таким образом, туризм в эпоху неоколониализма является продолжением колониальной политики в условиях неравного развития народов и регионов, по-прежнему подчиняя себе народы, которые были завоеваны еще пятьсот лет назад. «Право на отдых», которое имеют служащие и работники развитых стран, очень часто оборачивается бесправием населения в тех странах, куда направляются более благополучные отдыхающие.
Помимо мизерного заработка для местного индейского населения, туризм приносит с собой в места проживания коренных народов загрязнение окружающей среды, развитие непривычной инфраструктуры, угрозу биоразнообразию, биопиратство, выселение с насиженных земель, превращение индейцев в товар и негативное влияние на устоявшийся стиль жизни коренных общин, которые превращаются в витрину с живыми человечками для состоятельных посетителей.
Создание и развитие больших природных заповедников и парков часто приводит к выселению индейцев, принуждению индейских общин к посеву и распространению чуждых растительных культур, навязыванию туристической инфраструктуры и необходимости обслуживания туристов. Подобная политика грозит и культурной целостности индейских народов: регулярный приезд караванов с туристами или появление на дороге больших джипов, которые пересекают местные заповедные места – все это приводит к нарушению привычной жизни индейцев, тесно связанной с землей и окружающими биоресурсами. Агрессивное вторжение на территорию общин незнакомых людей другого расового типа, непривычная одежда, странно звучащий чужой язык, часто малокультурное поведение иностранных туристов – все это приводит к страху перед образом «чужого», и непредсказуемому взрыву насилия, который является свидетельством отторжения всего незнакомого. Достойно замечания, что люди западной культуры, и в первую очередь американцы – те самые, которые возводят понятие «privacy», то есть, право на личную жизнь в культ – сами нарушают право индейских общин на замкнутую жизнь, открыто фотографируя моменты частной жизни индейской общины. Американцы знают, что в США за фотосъемку частной жизни граждан можно привлечь к уголовной ответственности, однако приехав в чужую страну с местным индейским населением, туристы из западных стран считают себя вправе нарушать те самые порядки, которые они привыкли соблюдать у себя дома. Сознательно или бессознательно, но туристы из западных стран рассматривают местное население с привычной точки зрения потребительского отношения к окружающему миру - а именно, реализуют свое желание максимально использовать красивый пейзаж с живыми человечками на его фоне, экзотическую одежду, язык и «настоящую индейскую» обстановку. Часто посетители из западных стран вполне осознают тот факт, что стремление и тяга к «настоящему индейскому» является платой за утраченные в пост-индустриальную эпоху реальные человеческие ценности и связь с природой.
В Латинской Америке, в отличие от США, можно наблюдать эту связь человека и природы – тот простой и общинный уклад жизни, который давно был утрачен в развитом обществе. В отличие от США, в Латинской Америке нет резерваций для индейцев – принадлежащих индейским общинам специально огороженных земель с особым юридическим статусом, куда запрещен въезд посторонним людям. В развитых странах Запада, где имеется свое коренное население, нет открытого доступа к жизни общин: например, в Новой Зеландии поселки народа маори тоже являются закрытой территорией, о чем свидетельствуют соответствующие надписи на шоссе, и нарушение границы может повлечь за собой очень серьезные последствия, вплоть до физического выдворения нежеланного гостя. В таких условиях, прикоснуться к «настоящей» первобытной культуре можно только при соблюдении множества правил, строгих ограничений и даже требования соблюдать интеллектуальное право. Однако, в Латинской Америке не существует такой изоляции индейцев, как в других странах и континентах - индейские поселки открыты для посетителей, незащищены против чуждой культурной агрессии, и туристическая индустрия пользуется этой открытостью, чтобы превратить индейскую культуру в товар, который навязчиво предлагают туристам в качестве основной туристической приманки.
Туризм в Гватемале, который стал второй статьей дохода страны, осознанно продвигался правительством Гватемалы еще до конца гражданской войны, и индейцы были частью рекламного туристического продукта. Рекламирование индейцев было не к добру – как мы увидели, слепое продвижение туризма в индейские общины может привести к взаимному неприятию, непониманию и даже к физическому столкновению между представителями разных культур.
Отзвуки холодной войны в Гватемале
Современные индейцы не только послужили туристической рекламой Гватемалы, но и невольно стали заложниками в больших информационных войнах между мировыми державами, и сражений за сенсацию между журналистами.
Почему в девяностых годах, при возникновении слухов о похищении детей на донорские органы, Посольство США упомянуло о том, что якобы КГБ распространяет эти слухи? Оказывается, у этих слухов была длинная предыстория, где сражались борцы пропаганды двух мировых держав.
В ходе холодной войны, одним из главных лиц в информационной войне против СССР был Элвин Снайдер (Alvin A. Snyder). Он работал в Информационном агентстве США (USIA) в период его расцвета, и был главным лицом американской пропаганды при правительстве Рональда Рейгана. Его книга «Воины дезинформации», опубликованная в 1997 году, рассказывает о том, как сильнейшие эксперты по пропаганде из США и Советского Союза боролись за умы и сердца людей во всем мире.
В своей книге Э.Снайдер пишет о том, что слухи о похищении детей на донорские органы послужили причиной настоящей информационной войны между Советским Союзом и США, и началась эта война задолго до туристического бума в Гватемале. Вот как звучит рассказ об этой истории в интерпретации Э.Снайдера.
Слухи о детском трафике из стран Латинской Америки начались в Гондурасе в восьмидесятых годах прошлого века. Руководитель национального совета Гондураса по соцобеспечению Леонардо Вильеда Бермудес (Leonardo Villeda Bermudez), в одном из радиоинтервью упомянул о том, что его социальным работникам приходилось сталкиваться с заявлениями некоторых приемных родителей из США, что они готовы усыновлять детей с физическими недостатками, и увозить в США. Как упомянул чиновник, в США этих приемных детей затем «продавали на органы».
Комментарии Вильеда-Бермудеса были опубликованы в гондурасской газете «
История с «детскими органами» получила широкую огласку в Советском Союзе [в 1987 и 1988 гг. – примечание автора] – эту новость сначала сообщил ТАСС, а потом и газета «Правда» [выпуск от 5 апреля
В итоге, как говорит Элвин Снайдер, Информационное агентство США было вынуждено признать, что в истории с детскими органами Советский Союз выиграл информационную битву. Тем не менее, в секретном докладе ЦРУ за март 1985 года отмечалось, что не все еще потеряно - советская пропаганда, как правило, имела место в газетной периодике, в то время как радио и телевидение в большинстве развивающихся стран рассматривались как основные независимые средства массовой информации, поэтому, в частности, некоторые арабские и африканские страны не допускали Советский Союз на свое радио и телевидение, зато разрешали печатать просоветскую информацию на страницах своих газет. Зная об этой ситуации, Советский Союз не стремился занять место на теле- и радиовещании развивающихся стран, понимая что в этой сфере бесполезно состязаться с американским стандартом. «Поэтому, - заключает Элвин Снайдер, - на первый взгляд кажется, что мы проиграли битву Советскому Союзу в истории со СПИДом и продажей детей на органы в Центральной Америке, зато мы достигли беспрецедентного успеха, распространяя серую дезинформацию через местные телевизионные программы, которые доносили до миллионных аудиторий наши тщательно подготовленные американские идеи.»
Воспоминания Элвина Снайдера подкрепляются докладом другого сотрудника Агентства США по информации – Тодда Левенталя (Todd Leventhal). Свой доклад «Слухи о краже детей на органы: современная «городская легенда»», предназначенный для ООН, Тодд Левенталь целиком посвятил исследованию возникновения и распространения слухов об использовании детей из Центральной Америки в качестве доноров для состоятельных американцев. Не обойдя стороной участие советского механизма пропаганды в распространении этой темы, бóльшую часть своей статьи Левенталь посвящает разоблачению и критике информации о трафике донорских органов, которая однажды была опубликована во французской газете «Le Monde Diplomatique», а также серии передач французского телевидения «Похитители органов» авторства журналистки Мари-Моник Робен (Marie-Monique Robin), которая обрела известность благодаря сенсационным кадрам слепых детей из Колумбии и Бразилии, в сопровождении рассказов о том, как детей лишали глаз во время их пребывания в муниципальной больнице. Солидное исследование Тодда Левенталя было принято к сведению Советом Европы и Главным управлением по правам человека, которое согласилось трактовать слухи о краже детей на донорские органы в качестве «городской легенды». Тем не менее, сборник совместных исследований Совета Европы оговаривает, что «легенды» основаны на реальной ситуации в мире: «Тысячи детей по всему миру исчезают в результате актов насилия либо продаются своими родителями для последующего усыновления или сексуальной эксплуатации. В некоторых странах детей иногда просто убивают на улицах, так как они якобы несут угрозу обществу».
Позиция Совета Европы и доклад Тодда Левенталя отражают двоякое восприятие феномена распространения слухов о похищении детей – фактически, это коллизия двух мировоззрений: «третьего мира» с его бедностью, нищетой, преступностью и невозможностью улучшения жизни, и риторикой о защите «права человека на жизнь», которая в развитых странах является необходимой частью функционирования бюрократического аппарата.
Даритель или жертва?
В докладе Тодда Левенталя донорство органов со стороны «дарителя» рассматривается как акт альтруизма, прямого дарения частей своего тела для того, чтобы «жизнь продолжалась». Левенталь сетует, что распространение вредоносных слухов о хищении детей на донорские органы привели в упадок или сильно сократили количество операций в США по трансплантации органов, приведя к гибели многих людей, надеющихся на спасение своей жизни.
В ответ на заявления об «альтруизме» дарителей органов из третьего мира, американский антрополог университета Беркли (Калифорния) Нэнси Шепер-Хьюз, которая изучала распространение слухов о похищении детей в Бразилии, пишет о разнице взглядов «первого» и «третьего» мира на историю этих слухов, что напоминает колониальные мифы о белых людях-пиштако, которые охотятся за телами покоренных индейцев. Вот как об этом говорится в ее книге «Смерть без слез»:
«В то время как европейцы и американцы продолжают считать транспланты органов актом «дарения», безвозмездно совершаемым любящими людьми по причине своего альтруизма, для населения Альто [Бразилия – прим.автора], за чьими телами охотятся богатые и власть имущие, [ ] транспланты органов уже считаются далеко не подарком, а товаром. Эти слухи отражают восприятие беднотой окружающей реальности, где биотехнологии измеряются экономическими мерками, заставляя бедняков думать о том, что для богатых и власть имущих мертвые тела бедняков и их детей представляют гораздо большую ценность, чем живые [ ] По крайней мере, эта история слухов о похищении органов может приостановить тех медицинских специалистов и американских политиков, которые делают нечистоплотные предложения о приобретении недостающих человеческих органов».
В книге Шепер-Хьюз имеется ссылка на вышеупомянутые «конкретные нечистоплотные предложения» американских политиков, а именно, упоминается об известном случае в штате Милуоки, где в мае 1990 года, тогда еще молодой представитель отдела социального контроля Энтони Зиелински предложил забирать органы умерших иждивенцев системы соцобеспечения (в частности, заключенных) без получения их прижизненного согласия, и продавать их в частные клиники. По мнению Зиелински, такой проект помог бы сократить расходы штата на похороны иждивенцев. Комментарий самого Зиелински свидетельствует вовсе не об альтруизме, а о крайне утилитарном подходе к вопросу трансплантации органов: «Если они [иждивенцы] не могут помочь обществу при жизни, то пусть помогут после смерти». Предложение Зиелински встретило такую бурю критики среди американской публики, что ему пришлось извиниться за свое высказывание, и больше не поднимать этот вопрос. Тем не менее, одиозное предложение Тони Зиелински широко обсуждалось как в прессе, так и в профессиональной и религиозной среде.
Как видим, в вопросе трансплантации органов со стороны американских политиков наблюдается крайний прагматизм, характерный для мышления американцев, поэтому нет ничего удивительного, что люди из «третьего мира» вполне адекватно воспринимают американскую предприимчивость и практичность как желание превратить все окружающее в товар, включая людей и их органы. С точки зрения культурно-религиозной коммуникации, слухи о похищении детей американцами отражают характеристику религиозных менталитетов двух разных миров, которые вот уже много веков противостоят друг другу: традиционных католических ценностей латиноамериканского мира, и англо-саксонского протестантизма с его потребительским отношением к окружающему. Образно говоря, слухи о похищениях детей в Центральной Америке являются обратной негативной реакцией на «Черную легенду», которой англо-саксонский мир отомстил испанцам за опережающее покорение Нового Света.
Тодд Левенталь в своем докладе, при всем скрупулезном исследовании современных источников и механизма распространения слухов, все-таки не упоминает скандальное предложение Тони Зиелински, равно как и не поясняет истинных причин возникновения в Центральной Америке слухов о похищении детей, а именно - международного бизнеса по усыновлению детей, детского трафика, высокого уровня насилия в повседневной жизни «третьего мира», и тяжелого наследия вооруженных конфликтов, которые повлияли на все сферы жизни в странах Центральной Америки.
Бизнес по усыновлению детей из третьего мира
Страхи гватемальских матерей, что их дети могут быть похищены, имеют под собой полное основание.
Дети из Латинской Америки весьма востребованы на международном рынке усыновлений. Особенно остро вопрос международных усыновлений стоит в Гватемале – вооруженный конфликт, который длился 36 лет, оставил без родителей тысячи сирот. Гватемала занимает второе место по международным усыновлениям после Китая, причем половина детей, усыновляемых родителями-иностранцами, направляется в Соединенные Штаты. По словам журналистов, в последнее время наблюдается настоящий «исход» детей из Гватемалы в страны Запада, где низкая рождаемость вызвала острую нехватку детей для полноценной семейной жизни - в отличие от Латинской Америки, где католическая религия осуждает аборты, западные страны имеют развитые механизмы регулирования рождаемости и разрешение на аборты.
Процесс усыновления в Гватемале практически целиком был отдан на откуп частным агентствам, а законодательство сводило к минимуму участие государственных органов в этом процессе, что для иностранцев повышало привлекательность международных усыновлений, а со стороны государственных чиновников провоцировало коррупцию. Документы часто подделывались, а нотариальные работники за соответствующую плату были согласны пропустить или не увидеть нарушения процессуальных норм. Полицейские облавы вскрывали все новые незаконные приюты, куда отправлялись дети, купленные у нищих родителей или похищенные прямо с улицы. По свидетельству гватемальских юристов, часто матери сами приносили своих детей, и предлагали их на продажу либо частным агентам, либо чиновникам, ответственным за усыновления. Частные агенты иногда оборачиваются настоящими похитителями детей – так, стал известен случай, когда молодую беременную женщину похитила семейная пара гватемальцев, и накачивая ее наркотиками, ускорила процесс родов, буквально выдавив ребенка из чрева матери. Во время родов похитители приговаривали, что эта женщины слишком бедна, чтобы иметь детей. Также известен случай, когда у молодой кормящей женщины прямо на улице из рук вырвали ребенка – проезжающие мимо на машине бандиты наставили оружие на ее спутника, и приказали не двигаться.
Торговля детьми для незаконного усыновления иностранными родителями тесно связана с подделкой документов, необходимых для процедуры усыновления. Так как раньше государственные органы были мало вовлечены в процесс оформления бумаг, то при подделке документов не было необходимости в участии чиновников из госструктур, однако коррумпированные чиновники и тут находили свою нишу в этой процедуре – они могли признать поддельные документы настоящими, а следовательно – получить свою долю вознаграждения. С целями незаконного усыновления чаще всего похищают младенцев: в 2006 году было совершено три подобных похищения – а два года спустя эти дети были найдены в США в приемных семьях.
Также, известны множественные случаи похищения подростков. В 2009 году некоторые из 30 объявленных в розыск пропавших подростков были найдены в течение трех дней, а некоторые вызволены прямо из гватемальских борделей. Человеческий трафик через территорию Гватемалы движется в направлении Мексики и США, однако большинство похищаемых в Гватемале детей затем оказываются в небольших городках сельской местности. Все случаи похищения детей выявляют коррупцию во властных структурах, пренебрежение к соблюдению закона со стороны судопроизводства, где чиновники либо непосредственно способствуют контрабанде людей из-за границы, либо проявляют халатность в отношении поддельных документов. В упомянутом выше случае с 30 детьми не было выявлено предосудительного участия государственных чиновников, однако в случае с тремя пропавшими младенцами было вынесено обвинение судье и другим чиновникам из национального агентства по усыновлению.
В 1981 году в Гватемале была учреждена международная некоммерческая организация Caza Alianza, которая была призвана оказывать всяческую помощь беспризорным детям – от предоставления приюта на ночь до юридической помощи жертвам похищений. По сообщениям этой организации, стало известно о том, что похитители часто охотились за девочками, изнасилованными в течение вооруженного конфликта в этой стране – столь печальный факт из биографии в такой католической стране как Гватемала угрожает перспективе замужества девушки, и похитители пользовались этим обстоятельством, чтобы увлечь жертву.
Гватемала является членом Гаагской конвенции по международным усыновлениям, поэтому для эффективной борьбы с коррупцией и повышения уровня законности процедур усыновления, гватемальское правительство ввело в законодательство ряд жестких мер – начиная с 2007 года, биологические родители, которые желают отказаться от своих детей, должны проходить особое собеседование в так называемом Семейном суде, а государственная прокуратура обязана тщательно изучить все документы на усыновление и выдать свое заключение (в 60-70 годах прошлого века главной юридической силой при усыновлениях обладал нотариус, что вело к многочисленным нарушениям). В случае, если ребенок направляется в приемную семью из США, то для выдачи визы, начиная с 2007 года, биологические родители и их ребенок должны пройти несколько тестов на родственный ДНК в американском посольстве. Таким образом, при помощи тестов ДНК были обнаружены несколько случаев несоответствия клеток детей и родителей, и выявлены похитители детей. Интересно заметить, что многие приемные родители из США отдавали себе отчет, что в силу несовершенства гватемальского законодательства, приемный ребенок из Гватемалы мог быть похищен у живых и любящих родителей – однако, приемных родителей-американцев это не останавливало: сотни американских родителей являлись клиентами частных агентств по усыновлению в Гватемале.
В 2008 году Гватемала приостановила усыновление детей приемными родителями из США - как для проверки законности процедур усыновления, так и на время подготовки новой версии законодательства по усыновлению. В 2009 году Гватемала запустила новый проект по усыновлениям, предлагая сотрудничество четырем зарубежным странам, и США первоначально выразили интерес к проекту. Однако, в 2010 году США отозвали свое участие в проекте, ссылаясь на несоответствие гватемальского законодательства по усыновлению требованиям гаагской конвенции.
Популярный бизнес по усыновлению детей из Гватемалы привлекал не только жадных до выгоды частных агентств и коррумпированных чиновников. Поразительно, но похищениями детей для последующего выгодного усыновления занималась и гватемальская армия, не брезгуя такими видами дохода.
Осенью 2009 года общественное внимание привлекли факты, опубликованные Гватемальским Архивом мира. Как выяснилось, за период 1977-89 гг. гватемальская армия похитила 333 ребенка для последующего усыновления в другие страны – коррупция среди нотариальных работников была главной движущей силой и мотивом для многих похищений. Впоследствии, большинство похищенных армией детей оказались в США, Швеции, Италии и Франции. Как правило, дети погибших на войне родителей сначала отправлялись в государственные приюты, а затем их отправляли на усыновление за рубеж. В некоторых случаях, по приказу армейского командования детей попросту похищали у родителей – иногда по политическим целям, а иногда просто из корыстных соображений. Как предполагают сотрудники Архива мира, данная цифра не отражает реальность, так как исследование проводилось до 1989 года, причем пик усыновлений пришелся на 1986 год. Комиссия планирует продолжить исследования за период до 1995 года включительно, то есть, до года подписания Мирных соглашений, положивших конец гражданской войне.
Дети народа майя – объект репрессий
Слухи о похищениях детей также имеют прямое и непосредственное отношение к беспрецедентному насилию и геноциду во время длительного вооруженного конфликта, который с разной интенсивностью проходил в Гватемале с 1960 по 1996 год. В этом конфликте более всего пострадали дети коренного народа майя, составляющего значительную часть населения Гватемалы.
В 2001 году был опубликован доклад Детского фонда ООН (UNICEF), который свидетельствует о многочисленных преступлениях против детства, жизни и человеческого достоинства детей, которые подвергались систематическим репрессиям со стороны гватемальской армии с период с 1960 по 1996 год. Каждый пятый пострадавший от репрессий был несовершеннолетним ребенком до 18 лет. Подавляющая часть всех преступлений - 93% были совершены со стороны государственных служб, 4% преступлений – повстанцами, и оставшиеся три процента являются предположительно, криминалом.
Доклад говорит, что в Гватемале большинство детей пострадало от метода ведения войны, известного как «тактика выжженной земли», которая была предпринята в период 1982-1983 гг., во время президентства генерала Эфраина Риос-Моннта. Именно на этот период приходится большинство убийств и увечий детей - во время военных операций многие из них были искалечены ожогами, получили резаные раны от ударов мачете, разбиты об стену, убиты ударами камней. Доклад добавляет, что некоторых несовершеннолетних расстреливали, 14% из них были жертвами пыток. В докладе перечисляются основные преступления против детства, совершенные гватемальской армией:
- Насилие по отношению к детям составляло 18% от всех преступлений против прав человека, таких как пытки, убийство, насилие и «исчезновения».
- Дети часто были жертвами массовых расправ: большинство детей были убиты во время военных операций с применением тактики «выжженной земли». Из всего количества жертв, 20% были несовершеннолетними, и большинство - 88.3% жертв были представителями народа майя.
- Пытки: 14% жертв пыток были несовершеннолетними. Правительственная армия регулярно применяло пытки как средство запугивания семей и общин, и как метод выпытывания информации.
В докладе делается особое ударение на то, что постоянные репрессии против несовершеннолетних имели «расистский и дискриминационный» характер, так как «дети народности майя были сознательно превращены в объект террора со стороны репрессивных органов государственной власти Гватемалы».
Также, дети-майя часто были объектом похищений со стороны военных, с целью усыновления в другие семьи. Долгое время эти дети значились в категории «пропавших», так как в новых семьях им давали новые имена.
В зонах вооруженного конфликта дети-майя были вынуждены скрывать свою национальную принадлежность, дабы избежать репрессий, преследований или даже убийства со стороны военных. Дети были вынуждены забыть родной язык и говорить по-испански, перестать носить национальную одежду, что в итоге привело к полной потере культурной принадлежности.
Доклад UNICEF также отмечает, что постоянное насилие над несовершеннолетними девочками было «систематическим оружием» репрессий: более трети всех подвергшихся насилию женщин были подростками до 18 лет, а треть из них даже не достигла 11 лет. Для индейских общин совершенное над местными женщинами насилие является причиной коллективного унижения и оскорбления, несмотря на прошедшие со времен войны годы.
Последствия войны, как говорится в докладе, до сих пор живы в Гватемале: они оставили наследие в виде многочисленных депрессий и психозов, а продолжающийся в Гватемале детский трафик несомненно является продолжением беззаконий, творившихся в период вооруженного конфликта. Атмосфера насилия до сих пор не преодолена в гватемальском обществе, о чем свидетельствует основная причина смертности среди подростков – убийства.
Дети-солдаты – «новый вид геноцида»
«Новым видом геноцида», его новым изощренным способом народ майя называет насильственную вербовку мужчин и мальчиков из индейских общин в вооруженные силы Гватемалы, осуществленные в рамках плана «Виктория» во время режима генерала Риос-Монтта. Комиссия по историческому разъяснению (CEH) обнаружила факты, что около 20.000 тысяч детей в возрасте менее 15 лет были насильно завербованы в контролируемые армией так называемые «Гражданские патрули самообороны» (PAC), которые в составе армии совершали жестокие расправы над мирным населением. Имеются свидетельства о том, что семьи майя были насильственно разделены войной на враждующие лагеря – дети проводили военные операции по убийству мирного населения в составе «каибилес», а их родители в другом поселке становились жертвами других боевиков, тоже индейцев майя. Многие семьи были вынуждены разделиться, и уцелевшие после массовых убийств индейцы были вынуждены бежать через границу в соседнюю Мексику, где впоследствии поселились в штате Чиапас.
Институт по изучению насилия и выживания при Гуманитарном фонде штата Вирджиния приводит свидетельства завербованных в гватемальскую армию подростков из народа майя (цутухиль, мам, канхобаль), которые в период обострения гражданского конфликта добровольно или принудительно были завербованы в армию. В этой части мы приводим четыре свидетельства, которые цитируются по книге известной исследовательницы Виктории Сэндфорд «Buried Secrets: Truth and Human Rights in Guatemala», с любезного разрешения автора. (При переводе стилистика рассказов была сохранена).
Вот как свидетельствует Гаспар (индеец-цутухиль), который не называет своей индейской фамилии, потому что стыдится ее: чтобы обрести пару обуви, которой у них не было с рождения, он был вынужден пойти в армию. Бесправная жизнь и расистские предрассудки заставляли перемещенных подростков испытывать необходимость в каком-либо коллективе, где они могли бы почувствовать свою социальную значимость. В армии мальчик надеялся выучиться читать и писать. Однако, вместо обучения в армии подростков учили убивать.
Гаспар:
«В армии говорят, что мы научимся читать и писать, но когда ты туда вступаешь, они учат тебя лишь немногому – дают оружие, и учат убивать. Они дают тебе обувь, потому что у тебя ее нет. Многие приходят в армию из-за пары обуви. Когда они тебя хватают и тащат на вербовку, они говорят: «У тебя нет никакой обуви».
В армии я был полон ненависти. Я использовал оружие с ненавистью, которая копилась во мне долгое время. Но хотя ненависть сильна, однако в человеке все равно остается дух предков, с чувством мира и уважения. Поэтому внутри растет конфликт. Для меня было очень трудно прийти к внутреннему миру.
Когда меня завербовали, там было много индейцев. Их жестоко били, и называли «тупыми индейцами», потому что они не говорили по-испански. Солдаты, которые их били, тоже были индейцами. Проблема армии в том, что там никто никому не доверяет, даже если сами солдаты тоже индейцы.
После того как меня завербовали, мне сказали что я буду «каибиль», потому что я высокий, быстрый и сообразительный. Но я не был сообразителен. Они отвели нас в горы. Каждому из нас пришлось нести на плечах привязанную собаку. Мне хотелось пить, но воды не было, и нам вообще не давали пить. Однако, у нашего инструктора вода была. Он шел впереди, и проливал воду на землю, чтобы возбудить нашу жажду. Я тогда еще ничего не понимал – когда нам велели найти бродячую собаку на улице, я думал что нас будут учить как приручать собак, и что у нас будут сторожевые собаки. Однако, когда мы прибыли в лагерь, то нам велели убить собак прямо голыми руками. Нам также велели убивать цыплят. Нас учили расчленять собак и цыплят и выкладывать их мясо и кровь в общее блюдо. Затем нас заставляли есть это мясо и пить эту кровь. Кого начинало рвать – тот должен был направлять рвоту в общий котел, и опять пить и есть из него. Мы должны были до тех пор есть и пить все это, включая рвоту, пока нас не переставало тошнить.
Армия убивает вашу индивидуальность. Они хотят сломать вас и сделать вас новым человеком. Не человеком, а дикарем. Они побуждали меня убивать. Там был один новобранец-ладино, который сказал мне что индейцы вообще ничего не стóят, и что индейцы не ходят в школу, потому что не хотят – так вот, я столкнул его с обрыва. Если он там умер – я только рад. Вот так армия воспитывает монстров».
Далее следует свидетельство индейца-мам по имени Матео, который выжил после резни в поселке Пуэбло-Нуэво, и присоединился к повстанцам в возрасте одиннадцати лет, пережив смерть своего отца, а затем насильно был завербован в гватемальскую армию в возрасте пятнадцати лет. Рассказ Матео свидетельствует о том, как насилие над мирными жителями, убийства и жестокость ломают психику ребенка, который будучи совсем маленьким, боялся военных и плакал при виде жестокостей, однако впоследствии, во время пребывания в учебной части гватемальской армии, его психика постепенно трансформировалась в психику убийцы.
Еще ребенком, Матео пережил резню в родном поселке, жизнь с соседями и родственниками в лесу без еды и питья, и наконец смерть отца и пребывание у повстанцев – рассказ его полон трагических подробностей, которые остались в детской памяти.
Матео:
«После резни в Пуэбло-Нуэво мы жили в горах. Армия начала жечь наши дома и наших людей. Они начали сжигать наш скот. Я заплакал, потому что увидел, как горел наш дом. Они уничтожили наш урожай. Кукурузу, фасоль, все. Они стреляли пулями. Они кидали гранаты в дом моего отца. Мы остались ни с чем. Мы вернулись в джунгли шагая по дну ручья, чтобы они не смогли найти нас по нашим следам. Армия убила моего отца из засады. Он ушел искать лекарства, потому что в нашей общине было много больных людей. После той засады мы все разбежались в разные стороны, и лишь две недели спустя вернулись на то место посмотреть, что сталось с моим отцом.
От него остались куски, и я был очень испуган, потому что видел части его одежды и те вещи, которые он носил с собой. Все было в крови. Мы не видели всего его тела – он был в луже крови. Если бы его тело было цело, я бы смог обнять его. Но все, что я смог сделать – это только подобрать его кости. Я был очень напуган, потому что я раньше не знал, что это такое – видеть своего отца мертвым. Этот страх начал преследовать меня, как только мы ушли оттуда. Я чувствовал, что должно случиться что-то плохое. За мной шли люди, но у меня было чувство, что сзади идет погоня. Я ничего не сказал своей приемной матери, потому что она тоже сильно нервничала. Когда мы вернулись, я сказал ей: «Вот тело моего отца». [ ]
Там умерло много людей. Я потерял своего отца. Но на самом деле, умерло больше детей. Я полагаю, что умерло больше детей, чем взрослых. Они умирали от холода, и потому что их нечем было кормить. У матерей не было молока, поэтому они давали им воду. Многие умерли. Многие дети родились мертвыми. Некоторые рождались живыми, но через две недели умирали. Это была несчастливая жизнь. Каждая семья потеряла несколько детей. После того как мой отец был убит, я присоединился к повстанцам. Я был курьером. Мне было 11 лет.»
Вскоре Матео попал в армию, и прошел обучение в учебной части. Пребывание в армии сломало психику подростка, и вернувшись к родным, он начал пить и систематически избивать их. Вот это свидетельство:
«В армии были новобранцы-индейцы, которые ничего не знали. Они совсем не говорили по-испански, только на своем языке. Большинство новобранцев были индейцами, и им приходилось учиться говорить по-испански. Из них было несколько таких, которые хотели говорить только на своем языке. Тогда их разъединили. Если ты не говорил на испанском, то тебя начинали бить. Иногда тебя били просто за то, что ты смотрел на кого-то или на что-то.
Нас учили обращаться с оружием и мы проходили практику с настоящими боеприпасами. Некоторые новобранцы погибли от пуль во время обучения, а некоторые погибли от бомб. На третьем месяце, нас стали учить убивать и захватывать в плен «campesinos» (крестьян). Мы практиковались друг на друге. Они выдали нам автоматы. Они говорили «Это лучше, чем девушка». Автомат был нашей драгоценностью. Правда заключается в том, что это самая настоящая драгоценность.
Однажды, нас спросили, понравилась ли нам наша еда. Нам сказали, что мы съели собаку. Я бы никогда не подумал, что это была собака. У некоторых начали болеть желудки, а некоторых рвало. Нас накормили собачатиной для того, чтобы мы не боялись и знали, что мы будем в силах вытерпеть всё. Я сильно переменился с того раза, как съел собаку. Я больше ничего не боялся - я просто ненавидел. Я ненавидел своих сослуживцев. После трех месяцев пребывания там, я стал другим человеком. Я стал ощущать себя солдатом.
После года пребывания в армии я поехал повидаться с дедом в его поселок. Там ко мне относились по-разному. Моя манера речи изменилась, и изменилось мое поведение. На следующий день я решил выйти на работу вместе с дедом. Но он сказал: «Нет, ты должен остаться дома. Как ты пойдешь на работу? Ты больше не один из нас». Во второй половине дня, я встретился с прежними друзьями. В поселке было много забегаловок. Мне нужно было пойти туда, потому что меня придавила тоска. Пивная – это единственное место где в Гватемале можно избавиться от тоски. Там тебе не надо говорить или обсуждать свои проблемы – ты просто идешь в кантину и напиваешься. В тот раз я сильно напился, и меня пришлось уносить домой. Мой дед сказал: «У него есть причина чтобы пить, но он не умеет пить правильно». Все на меня посмотрели, но тронуть меня не посмели, потому что я был солдатом. Мой дед повторил: «У него есть причина, чтобы пить. Пусть пьет». С того раза все на меня махнули рукой, и я стал делать что хочу. Если я начинал колотить их, то им приходилось терпеть. Я ходил в кантину и там напивался вместе с солдатами».
Рассказ Пабло, индейца-ачи, которого завербовали в армию в возрасте 14 лет. Мальчик смог избежать резни в поселке Сан-Мигель, но вскоре вся его семья погибла в Рабиналь-Ачи, где армия расстреляла более двухсот крестьян, которых насильно согнали на праздник на главную площадь. Вскоре мальчика призвали служить в Гражданский патруль. Мальчик знал, что в армию по закону призывает в восемнадцать лет, и стал возражать, однако офицер пообещал убить его, если он откажется. Будучи на службе в армии, мальчик узнал, что вся его семья погибла.
Пабло:
«Вот как это было в конце 1981 года. Было двое мужчин, которые работали на армейской базе. Они сказали нам, что были шпионами (“orejón”). Если кто-то донесет на бедняков, которые здесь живут, то они сразу приезжают чтобы расследовать это дело. Они сказали, что каждый день организуют новые эскадроны. Наша задача была охранять тот дом, где спали эти шпионы. Они спали внутри, а мы сторожили снаружи с палками. Если бы мы их не послушались, то они донесли бы на нас, и нас бы убили. Они сказали: «Все, кто отказывается участвовать в патрулировании, считается за повстанца». Поэтому мы следовали их приказам.
Они убивали людей, но мы не знали почему. Однажды меня опять позвали. Они послали меня на военную базу. Комиссар сказал: «Нам нужно набрать двадцать пять человек для патруля, и если кто-то не пойдет, то мы дознаемся, почему». И все-таки, я сказал: «Я еще несовершеннолетний. Я еще подросток. Я ведь еще не взрослый”. Комиссар на это не обратил внимания. Он сказал: «Если тебя призвали, ты должен идти и выполнять приказы. Если ты не пойдешь, тебя обвинят в том, что ты повстанец».
В то время вся моя семья была жива. Они сидели рядом и слушали. Потом мой отец сказал: «Как это возможно? Мой сын еще ребенок, он еще маленький. Он еще не вырос. Я знаю, что в армию забирают в восемнадцать лет, а ему еще нет восемнадцати». Однако комиссар ответил: «Нет. Если его призвали, он должен идти». Поэтому я пошел. Моя мать плакала. Мой отец спросил, - «Так ты действительно собираешься уходить?» Я ответил: «Я должен идти, потому что если я не пойду, они скажут что я повстанец».
Так я очутился в армии в возрасте 14 лет. Первое, что сказал командующий базы, когда собрались все новобранцы, - «Приветствую всех вас, повстанцы. Вы все повстанцы и ваши родители тоже повстанцы. Так что добро пожаловать, долбанные повстанцы». Капитан схватил одного новобранца за шею, вытащил свой штык и вставил его мальчику в рот. Вот так все это и было. Каждый день нам придумывали новое наказание. Они кидали нас повсюду словно мячики. Они нас связывали и плохо обращались с нами, а мы попросту выживали. Некоторые плакали. Другие пытались убежать. По тем, кто пытался убежать, был приказ стрелять. Мы были полны страха. Мы были как испуганные маленькие цыплята.
Я написал отцу, что в армии все не так. Он написал в ответ, что 18 июля приедет повидаться со мной на базу, но так и не приехал. Несколько дней спустя, меня навестил мой друг. Он собирался в Рабиналь, и спрашивал, не собираюсь ли я послать что-либо отцу. Я отдал ему письмо для отца. Через несколько дней мой друг вернулся. Он спросил меня: «Так ты не знаешь, что твой отец погиб? Вся твоя семья погибла». Я ответил, что я не ничего не знаю об этом. «Твой отец погиб. Погибла вся твоя семья. Твоя мать. Твои братья. В План-де-Санчес никто не выжил. Это сделала армия. Я специально приехал, чтобы рассказать тебе».
Я пошел к сержанту подразделения. Я рассказал ему, что произошло. «Кто убил их?» - спросил сержант. «Армия» - ответил я. «Кто тебе это рассказал?» - спросил он. «Это видели люди из Рабиналь. Все об этом знают. Все в Рабинале знают, что это сделала армия. Это случилось в воскресенье». Сержант стал со мной спорить: «Нет, ты ошибаешься. Зачем им убивать твоего отца?» Я попросил его помочь разобраться в том, что случилось. В ответ сержант сказал: - «Почему я должен этим заниматься? Ведь у нас, здесь, ничего не произошло».
Затем пришла женщина, второй лейтенант. Она спросила меня, что случилось. Я рассказал ей. Она помогла мне, потому что у женщин есть совесть. Но все-таки, я получил подтверждение только через пятнадцать дней. Я слушал радио каждый день, и каждый день я ходил и надоедал им, пока они не стали кричать на меня. Но все-таки, я снова вернулся. В конце концов, меня позвал бригадир. Он сказал мне, что сам остался сиротой, «поэтому я ни разу не ударил тебя и никогда не обращался с тобой плохо». Это была правда – этот бригадир никогда не бил и не наказывал меня - напротив, он защищал меня, когда другие хотели наказать меня. Так вот, мою семью и правда убила армия. «Послушай», - сказал бригадир. – «У тебя есть деньги? Что ты теперь собираешься делать?»
«Что я собираюсь делать? Я собираюсь разузнать как погиб мой отец», - сказал я. - «Мой отец был убит несправедливо. Что мы тут делаем? В армии говорят, что они защищают наши семьи. Они говорят, что мы здесь именно с такой целью. Однако, вся ошибка в том, что да, мы здесь – но мы не защищаем наши семьи. Наши собственные сослуживцы – вот кто убивает наши семьи. Пока мы служим здесь в армии, эта армия убивает наших родителей».
Я пошел к полковнику. Я сказал ему, что собираюсь уволиться и пойти искать мою семью. «Я никогда снова не вернусь в армию! Армия убила моего отца, моих братьев – всех. Никогда! Ни единого дня я не собираюсь оставаться здесь. Я ухожу. Пожалуйста, дайте мне бумаги» - попросил я. «Нет» - ответил полковник. – «Ты никуда не уйдешь. Тебя убьют, если ты уйдешь». «Ну, убьют так убьют», - сказал я, и на следующее утро сбежал.
Когда я наконец добрался до План-де-Санчес, там было пусто. Некоторые дома были сожжены. Когда я дошел до дома, я увидел что он уцелел. Я нашел своего маленького братишку, который плакал внутри дома. Он плакал от голода. Там в доме были птицы в клетке, а у меня были с собой тортильи. Я убил птиц, дал свои тортильи братишке и накормил его. Я обещал за ним вернуться».
Далее свидетельствует Эсперанса – индеанка-канхобаль, которая смогла выжить после массовой резни, и в пятнадцать лет ушла к повстанцам. Рассказ Эсперансы, в отличие от предыдущих трех свидетельств, показывает развитие самостоятельности и независимости в характере девушки, для которой опыт пребывания в повстанческом отряде и даже битвы с коммандос послужили основой для самоуважения и моральным стержнем, который определил ее дальнейшую жизнь.
Эсперанса:
Я нашла их в горах. Я нашла командира и он сказал мне, что меня примут, если я готова присоединиться к ним. Я сказала, что готова сражаться с армией. Я сказала, что мне приходилось наблюдать ужасные сцены, что армия сделала с людьми из моего поселка – безоружными людьми. Я сказала им, что хочу биться. Я сказала им, что это несправедливо – умирать безоружными. Лучше иметь оружие, подготовиться и умереть в битве. Меня приняли. Вот так в тот день я присоединилась к Повстанческой армии бедных (EGP) и мне выдали оружие. Я начала проходить подготовку. [ ]
Родом я была из крестьянской семьи, у нас всегда было что поесть, потому что у нашего отца было достаточно земли. В нашем доме всегда была еда к обеду, всегда была вода – достаточно воды, чтобы каждый день мыться. Здесь, у повстанцев, не было никакой воды для купания.
Вначале все было ужасно трудно – нужно было терпеть голод, бессонницу, долго пробираться ночью в темноте, падать, мокнуть, и все время идти, идти, идти. Понимаете, нам нужно было передвигаться ночью, чтобы армия нас не увидела. Вначале я пожалела о своем решении. Но все-таки я продолжала думать: «Посмотрю, смогу ли я продержаться еще один день, а если смогу – то останусь здесь на завтра». [ ]
Я была у повстанцев уже в течение месяца, когда однажды мы пробирались по горам, и до меня дошло, что мы находимся поблизости от моего поселка. Я подумала, что пробраться туда было бы совсем легким делом. Если бы такая мысль пришла ко мне месяцем раньше, то я бы без раздумий кинулась домой. Однако, когда в составе повстанческого взвода я пробиралась мимо своего дома, я гордилась тем, что мне пришлось выдержать, и теми силами, которые я в себе обнаружила. Я думала про себя: «Завтра у меня может не быть еды, может не быть воды», - и я вдруг рассмеялась, потому что поняла, что хожу немытая два дня. Я решила не возвращаться домой. Через месяц мне понравилась жизнь боевика. [ ]
Мое следующее задание было при Национальном командовании, которое всегда укрывалось в безопасных местах, где армии их было трудно найти. Это задание уже не требовало такой физической самоотверженности, как в отряде, однако мне приходилось привыкать к новым правилам. Правила безопасности здесь соблюдались очень строго, и оружия здесь было много – хорошего легкого оружия. Однако, если ходить нагруженным оружием, то оно было очень тяжелым. Иногда я не выдерживала, потому что я сама маленького роста, а оружие покрывало меня как горой. Я носила при себе M-16 с тремястами патронами, и 380 с пятьюдесятью патронами, две гранаты и кинжал – и все это было у меня на поясе. Я всегда ходила обвешанная оружием. Но все-таки, мне это нравилось. Я это полюбила.
У меня был боевой опыт. Как женщина-боец, вначале я считала, что здесь я не у места. Однако, я начала думать, что у женщин есть те же возможности, что и у мужчин. Даже более того – я приложила все усилия, чтобы стать хорошим бойцом, и я добилась своего. Единственное, что я по-настоящему хотела, так это не отставать от мужчин. Я всегда хотела быть рядом с ними, на том же уровне что и они, чтобы показать, что женщина может быть таким же хорошим бойцом, как и мужчина.
У нас в поселке мужчины обычно говорили: «Я мужчина и смогу делать все, что хочу. Ты ничего не можешь делать. Единственное что ты можешь – это иметь детей». В горах все было по-другому: мы знали, что все из нас способны делать то, что делают мужчины. Я думаю, что для мужчин это настоящая психологическая задача – смотреть на своих «компаньерас» как на равных себе, чтобы не подвергать их дискриминации. Мы выучили одну важную вещь – что все люди имеют одинаковую ценность, мужчины и женщины, индейцы и ладино, и что никто не должен быть позади других. Я хочу, чтобы моя дочь это поняла – что она имеет равные права с мужчинами.
Конечно, мне было трудно, когда я приехала в Мексику чтобы жить с родителями. Теперь мои взгляды сильно отличаются от их взглядов. Я говорила своим: - «Женщины имеют такую же свободу, как и мужчины». Моя мать всегда отвечала: «Нет, дочка. Нужно чтобы мужчина правил домом. Именно он должен отдавать приказания. Он глава семьи». Мы провели целый год в таких разговорах. Я держалась очень твердо, особенно со своим братом. Он говорил: «Я глава своего дома, и моя жена будет делать то, что я ей скажу. Я заставлю ее подчиняться». Я отвечала ему, что он должен уважать свою жену как своего партнера, что он не должен бить ее. Все эти споры были большим испытанием для нас, но мы очень дружная семья, и мы всегда держимся вместе. В конце концов, наши дискуссии могут считаться частью нашего личного освобождения. Я полагаю, что несмотря на трудности всех наших споров, они помогут нам освобождать самих себя. Мы учимся друг у друга».
Индейское правосудие и милитаризация общин
Рассказы молодых индейцев, пострадавших от вооруженного конфликта, свидетельствуют о том, что под влиянием беспрецедентного насилия, которое имело место в Гватемале в начале восьмидесятых годов со стороны военной диктатуры, в индивидуальном и коллективном сознании индейских общин произошли большие изменения. В контексте нашего рассказа, эти изменения коснулись методов индейского самоуправления в общинах, и в частности – методов общинного правосудия.
Система правосудия в индейских общинах основана на «практике и традиции» (uso y costumbre), которая в отличие от государственной системы правосудия не носит нормативный или структурный характер, но основана на индейском мировосприятии, где не земля принадлежит человеку, а человек является частью «матери-земли» и подчиняется ее законам. Для сохранения гармонии между Вселенной, природой и человеком необходимо поддерживать баланс и порядок между этими частями мироздания. Закон является необходимым выражением этого порядка, и его задача состоит в том, чтобы обеспечивать гармонию, а не гарантировать личные права и привилегии каждого индивидуума.
В этом контексте, любой конфликт рассматривается как угроза космическому порядку. Неразрешенные или скрытые конфликты представляют особую опасность – они разъедают общинную ткань, соединяющую членов большой семьи, и даже могут негативно повлиять на следующее поколение.
Общинное управление по законам «практики и традиции» является легитимным как в глазах самих членов общины, так и нынешнего законодательства Гватемалы. «Закон майя» передается через устную традицию из поколения в поколения и существует в качестве этнической традиции, исполняющей роль нормативного закона для индейских общин («Традиция»). Регулярное применение этого закона («Практика») закрепляет традицию и делает ее легитимной в глазах общины и государства. Со своей стороны, государственный закон Гватемалы в настоящее время признает действительность «Закона майя» в случаях, не предусмотренных государственным законодательством, или когда закон требует рассмотрения конфликта в рамках индейской традиции – при условии, что данная традиция согласуется с общественным порядком и моралью.
Принципы индейского правосудия отличаются от правовых норм западного общества. Индейское правосудие не стремится доказать вину или невиновность нарушителя и наказать его. В глазах индейцев-майя судебная практика государственных органов представляется неполной и неудовлетворительной. В частности, наложенные на индейца-нарушителя штрафы идут не в бюджет индейской общины, а уходят в государственную структуру. Если же нарушитель отправляется в тюрьму, то вся община несет убыток, так как сама община держится на крепких связях между ее членами. Заключенный-майя перестает добывать хлеб для своей семьи, и начинает кормить коррупционную структуру гватемальских тюрем, тем самым выкачивая деньги из своей семьи. По возвращении из исправительного учреждения, нарушитель привносит с собой криминальных дух рецидивизма, потому что в индейских общинах не предусмотрены специальные реабилитационные учреждения для бывших заключенных. Коллизия государственной и индейской правовой системы является насущной проблемой гватемальского общества, и выход, по мнению экспертов, надо искать в строительстве правового плюрализма, который бы на равных правах интегрировал «Закон майя» в систему государственного правосудия.
Основные принципы правосудия современного «Закона майя» - это компенсация, примирение, и воспитание. По своему духу эти принципы близки к понятию «восстановительного правосудия» (restorative justice), которое в традиционных западных обществах возникло как реакция на преимущественно карательную направленность судебной системы. Интересно отметить, что «восстановительное правосудие» впервые начало практиковаться в развитых странах, где имеется значительный процент коренного и индейского населения (США, Канада, Южная Африка, Новая Зеландия), и свои методы во многом копировало с обычая коренных и индейских общин, которые исполняют правосудие согласно «практике и традиции». Индейское правосудие предпочитает наложение штрафов, а не заключение; примирение, а не осуждение; «семейную конференцию», совет, и процедуру принесения извинений, а не простое порицание. В качестве крайней меры, в случае тяжелого рецидива проступка, община может вынести решение об изгнании нарушителя.
Различные виды индейской автономии, включая практику правосудия, существовали еще со времен Конкисты, пережили период борьбы за Независимость в начале девятнадцатого века, и эволюцию муниципальных автономий в веке двадцатом. Однако, с развитием в Гватемале вооруженного конфликта в 70-80-е годы прошлого века, по индейской автономии был нанесен сильнейший удар. Особый пик репрессий пришелся на период 1980-82 годов, когда применялась тактика «выжженной земли», дабы искоренить любую гражданскую поддержку повстанческому движению. Комиссия по историческому разъяснению (CEH), которая при поддержке ООН была создана в рамках пакета Мирных соглашений 1996 года, установила что 83.3% жертв всех преступлений против прав человека были индейцами, причем большинство зверств (97%) было совершено гватемальской армией, Гражданскими патрулями и службами госбезопасности. Репрессии шли под расистскими и анти-католическими лозунгами, и были нацелены на уничтожение идентичности, организационной структуры и культуры индейских народов. В заключительном отчете Комиссии по историческому разъяснению говорится, что «путем милитаризации индейских общин, создания индейских «Гражданских патрулей самообороны» (PAC) и института военных комиссаров, легитимная система общинных властей была разрушена, были приостановлены стандартные процедуры регулирования внутриобщинной жизни путем разрешения конфликтов, были затруднены, приостановлены или наказуемы духовные практики народа майя и католической религии». Показательно, что после заключения Мирных соглашений, народ майя назвал период репрессий «
Во время репрессий были сознательно и последовательно устранены многие лидеры традиционных индейских общин и муниципалитетов, и на место устраненных армия принудительно поставила своих собственных кандидатов, которые устраивали текущий военный режим, но были несведущи в индейских традициях. В тот же период проходили массовые перемещения индейских общин и быстрый рост евангельских церквей, проповедовавших дух ненависти к католицизму, который исповедовали многие индейские общины. Миграция и перемещение населения превратила города с небольшим монокультурным населением в мульти-этнические, мульти-языковые и разнообразные в религиозном отношении сообщества, которые более не подлежали контролю со стороны индейских кофрадий. Автономность сельских муниципалитетов пошатнулась - они стали частью государственного организма, который давал определенные преимущества тем, кто владел грамотой и говорил по-испански, в противовес традиционным индейским культурам.
В результате полевой работы экспертов в таких провинциях как Киче, Баха-Верапас и Альта-Верапас, было выявлено сильное ослабление, искажение и разрушение традиционных методов самоуправления среди народностей майя. Показательно, что самому большому разрушению традиций подверглись те области, где проходили наиболее тяжелые репрессии во время вооруженного конфликта.
Ослабление традиционных методов управления носят не временный, а долгосрочный характер. В наше время, более четверти века после периода самых тяжелых репрессий, их разрушительное воздействие до сих пор сказывается на практике индейского правосудия. Как обычное право, «Закон майя» основан на устной традиции, которая имеет особые техники устной коммуникации для передачи и хранения информации о социальном устройстве и лежащих в его основе культурных ценностях. Если одно поколение будет устранено из цепочки передачи информации, то «Закон майя» может быть разрушен навсегда. Как сказал один наблюдатель, «С каждым старейшиной майя умирает одна библиотека».
Репрессии со стороны милитаризованного государства также привели к массовым перемещениям индейского населения – предполагается, что было перемещено около миллиона человек. Сотни тысяч людей искали прибежища, переходя мексиканскую границу, и смогли вернуться на родину только десять лет спустя. Самым поразительным фактом в феномене массовых перемещений является то, что перемещенные майя смогли сохранить свою культуру. Однако, при сохранении общей культуры, социальная ткань общин была нарушена, так как многие общины были фактически восстановлены заново после окончания конфликта. Особую трудность для восстановления общин представляет взаимодействие между эмигрировавшими и вернувшимися индейцами и теми, кто остался на родине, но участвовал в анти-повстанческих репрессиях.
Главным фактором в отказах от практики «Закона майя» является кризис доверия, который проистекает из культурного геноцида народа майя. Коллективная память о суровых санкциях за применение индейских практик до сих пор жива среди населения индейских поселков. Кроме того, отдельные инциденты последних лет также свидетельствуют о том, что индейские старейшины до сих пор подвергаются осуждению и наказанию за вмешательство в процесс криминального преследования нарушителей.
Вооруженный конфликт не только ослабил, но и во многом исказил «Закон майя». Во время кампании по устранению индейских лидеров, военные власти стали ставить во главе общин своих комиссаров и командиров Гражданских патрулей, завербованных из местного индейского населения. В рамках карательной стратегии против повстанческого движения были созданы специальные «образцовые деревни» где руководство осуществлялось при помощи военных порядков. Даже в наши дни, многими общинами до сих пор управляют те самые старейшины, которые когда-то были назначены военными во время репрессий против индейцев. Эти старейшины практикуют те же самые методы, которым они научились у гватемальской армии во время карательных операций. В частности, некоторые алькальды в городе Истан, провинция Киче, имеют в своем распоряжении нелегальные тюрьмы – такой метод управления очевидно является наследием времен вооруженного конфликта.
Пожалуй, самым шокирующим свидетельством тяжелого наследия периода репрессий является широко распространенная практика самосуда, или линчевания, с упоминания которой мы начали эту статью. Подозреваемых в убийстве, насилии, краже, а также в мелких преступлениях сначала жестоко избивают, а потом, чаще всего, живьем сжигают, если вовремя не подоспеет полиция. Гуманитарная миссия ООН в Гватемале (MINUGUA) провела исследования феномена самосуда в этой стране. В результате исследования, за период с 1996 по 2001 год было задокументировано 421 случай самосуда, где количество жертв достигло 817 человек, из них 217 были убиты. Считается, что реальная статистика гораздо выше. Более половины случаев самосуда были вызваны обвинениями в преступлении против собственности.
Со стороны может показаться, что практика самосуда является реакцией населения на высокий уровень преступности и неэффективную систему государственного правосудия. Однако, если внимательно присмотреться, то практика линчевания является продолжением стратегии карательных операций, а именно – метода социального контроля путем насаждения террора. Самосуды происходят на всей территории страны – в селах и городах, в общинах майя и сообществах ладино. Сельская местность, однако, гораздо больше подвержена этому явлению. Миссия MINUGUA установила, что имеется положительная корреляция между высоким процентом случаев самосуда и двумя очевидными факторами – первым является крайняя нищета и неравномерное развитие отдельных местностей, а вторым – высокая статистика совершенных зверств и нарушений прав человека в этих районах во время вооруженного конфликта. Параллель между наследием прошлого и современностью очевидна и поразительна. «Технология» линчевания прямиком заимствована из прошлых времен – в частности, обливание жертвы бензином и последующее поджигание было обычным способом расправы во время гражданской войны. Показательно, что зачинщиками актов самосуда со стороны толпы часто выступают бывшие члены Гражданских патрулей. Особую тревогу вселяет тот факт, что некоторые акты самосуда не являются спонтанной реакцией на нарушение правопорядка, но хладнокровно и тщательно готовятся заранее, а местные лидеры даже являются наблюдателями и зачинщиками беспорядков. Но все-таки, было бы неправильным считать, что акты самосуда в наше время стали обязательной частью «Закона майя». Напротив – самосуд появился тогда, когда традиционный индейский закон «практики и традиции» был заменен авторитарными структурами и методами управления. Многие старейшины майя считают, что самосуд противоречит изначальному принципу уважения к жизни, который характерен для индейских взглядов на мироустройство. Тем не менее, в некоторых регионах Гватемалы суд Линча превратился в привычную жестокую традицию, заменяющую правосудие.
Несмотря на разрушительное влияние вооруженного конфликта на социальную жизнь майя, социальные потрясения и исключительные случаи гражданского сопротивления индейцев привели к некоторым позитивным изменениям в традиционной патриархальной структуре майянских общин. Самым интересным примером являются достижения в области гендерного равенства в деревне Примавера (муниципалитет Истан, департамент Киче). Во время гражданской войны эта деревня входила в союз общин народного сопротивления, и 12 лет вела вооруженные бои против гватемальской армии в лесистых горах у самой границы с Мексикой.
Женщины этой деревни, испытывая тяготы жизни в горах и постоянное преследование армией, вместе со своими детьми создали самостоятельную организацию, которая за годы сопротивления приобрела независимую эгалитарную идеологию и помогла достичь невиданного ранее в традиционных общинах гендерного равенства, где женщинам отказан доступ в руководящие структуры. Приведенный выше рассказ Эсперансы, индеанки-канхобаль, свидетельствует о том, как сплоченность борьбе против несправедливости и осознание внутренней правоты помогают выжить, сохранить свою культуру и приобрести самоуважение.
В пакет Мирных соглашений 1996 года, положивших конец гражданскому конфликту в Гватемале, также вошло Соглашения об индейских народах, которое обязывало правительство оказывать содействие ратификации конвенции Международной организации труда (ILO Convention 169) об Индейских и коренных народах независимых стран. В следующем 1997 году Гватемала подписала эту конвенцию, в которой индейским народам было дано право сохранять свои собственные традиции и институты, если они не противоречат национальному праву и международно-признанным правам человека. Эти традиции также включают и право на разрешение внутренних уголовных дел общины.
Интересно отметить, что подписание пакета Мирных соглашений в Гватемале по времени совпало с разработкой Соглашений Сан-Андрес в соседней Мексике, где после произошедшего в 1994 году восстания в штате Чиапас, индейцы-сапатисты выступили с повесткой об уважении к индейским народам, культурной и административной автономии, и заставили правительство Мексики пойти на встречные уступки. Несмотря на то, что Соглашения Сан-Андрес 1996 года так и не выполнили все требования восставших индейцев, показательным является сам факт последующего установления индейских автономий в Чиапасе, где в закрытых общинах индейцы продолжают развивать традиционные методы самоуправления, полностью обособившись от государства и отвергая структурные организмы власти. В результате борьбы за уважение и административную автономию, индейцы Чиапаса добились того, что официальные власти включают индейцев в планы «устойчивого развития», сохранения индейских языков и уравнения индейских народов в правах с другими мексиканцами, закрепив эти права в основном законе страны.
В Гватемале экстремальная ситуация гражданской войны послужила пробуждению национального самосознания индейцев. Ввиду угрозы полного уничтожения культуры майя, интеллектуалы и индейские активисты всеобщего движения майя (Pan-Maya Movement) добились широкой международной поддержки за сохранение своей культуры, и осознание ее уникальности. Массовое перемещение индейцев во время войны порвало когда-то крепкую общинную ткань, и активисты майя видели свою задачу в том, чтобы восстановить порванные связи и реконструировать, а в некоторых случаях и создать заново идентичность народа майя на основании общих социальных, организационных, культурных и духовных парадигм. «Закон майя», который некоторыми экспертами считается окончательно утраченным, имеет шансы на восстановление – при условии если индейские народы Гватемалы будут активно включены в гражданское общество.
Литература и источники:
TIME: Dangerous Rumors http://www.time.com/time/magazine/article/0,9171,980550-1,00.html
Antonio Fuentes Diaz. Subalternidad y violencia colectiva en Mexico y Guatemala
Programa de Postgrado en Ciencias Politicas y Sociales-UNAM, Universidad Autonoma de Puebla,
Gareth Williams, Death in the Andes: Ungovernability and the Birth of Tragedy in
Кристобаль де Молина. Доклад о сказаниях и обрядах инков. (перевод А.Скромницкого, 2009)
Alvin A. Snyder. American Propaganda, Soviet Lies, and the Winning of the Cold War.
Todd Leventhal. The Child Organ Trafficking Rumor: A Modern ‘Urban Legend’. A Report Submitted to the United Nations Special Rapporteur on the
Trafficking in organs, tissues and cells and trafficking in human beings for the purpose of the removal of organs. Joint Council of Europe/United Nations study.
Nancy Scheper-Hughes. Death without weeping: the violence of everyday life in
Phillip G. Kayser. The Ethics of Organ Transplants.
http://articles.cnn.com/2009-09-12/world/guatemala.child.abduction_1_adoptive-parents-president-alvaro-colom-civil-war/2?_s=PM:WORLD - СNN: Guatemalan army stole children for adoption, report says. September 12, 2009
The Moral Imagination of Survival: Displacement and Child Soldiers in
http://www.yale.edu/gsp/guatemala/TextforDatabaseCharts.html - Victoria Sanford. Violence and Genocide in
Рустем Максудов. Восстановительное правосудие.
Jan Arno Hessbruegge and Carlos Fredy Ochoa Garcia. Mayan Law in Post-Conflict