Эпилог

САН-ЛОРЕНСО. МЕКСИКА.

У любви нет возраста, нет предела, нет смерти!
д. голсуорси. последнее лето Форсайта

С начала нового священного круга уже прошло много-много лет.

Никто в селении Тахкум-Чаканг не смог бы назвать по имени эту старую безобразную женщину, бродившую от хижины к хижине в непонятных по­исках чего-то. Ее называли просто старицей, а кое-кто из молодежи непочтительно, но шепотом — безумной старухой. Жители селения считали, что она одержима демоном, и относились к ее появлению с суеверным страхом: приглашали сесть у очага, предлагали еду и питье. Она иногда брала пищу, иногда просто отводила добросердечную руку. Говорила она крайне редко, не обращаясь ни к кому, глядя не на собеседника, а мимо него, в пространство. Большей частью слова ее были отрывочны и непонятны.

Этой старухой, потерявшей рассудок от горя и времени, была Тианг из рода Цокан. У нее не было ни своей хижины, ни родных. Дети ее дяди, воспитанные ею, давно отошли к предкам, умерли и рожденные ими. Внуки их смотрели на нее как на чужую, да они и на самом деле и не подозревали, что эта старуха — их дальняя родственница. Не знали ее настоящего имени и судьбы потомки Туг-Ансенга и Нам-Цук — многочисленные сы­новья и дочери Кангаха.

Приблизительно раз в месяц старуху охватывало беспокойство. Она словно пробуждалась ото сна, движения ее становились более четкими и энергичными, угасшие было глаза начинали блестеть. Она выбиралась из селения и окольными путями, чтобы никого не встретить по дороге, шла к заросшему молодыми деревьями ущелью, которое узким клином вдава­лось в холм акрополя. Там некогда при завершении обрядов священного круга была закопана каменная голова Шанга. Гигантский монолит оказал­ся слишком крупным, чтобы его могли зарыть как подобает, яма оказалась мелкой, а слой почвы, набросанный на скульптуру, небольшим. Потоки воды, низвергавшиеся в сезон дождей со склонов акрополя, постепенно размыли это земляное покрытие, и лицо изваяния смотрело своими непо­движными глазами на небо.

Тианг заботливо расчищала сухие ветки и листья, нанесенные ветром, обрывала молодые побеги лиан, тянувшиеся к дорогому лицу, и садилась рядом с ним.

В эти дни она часами беседовала с изваянием, как с живым человеком.

«Я сегодня хорошо поела, Шанг, — говорила она, — молодая девушка угостила меня лепешками... Эта девушка похожа на меня в молодости... А помнишь, как ты хвалил мои лепешки? И улыбался при этом, вот как сейчас... Смотри, вот кусочек коры от того дерева, на котором мы когда-то сидели... Я сберегла его навсегда, я все помню... Как мы любили друг друга! Жаль только, что у нас не было ребенка. Ты гордился бы своим сыном, клянусь тебе! Всему виной проклятый Анаиб-Унгир! Но его давно съели муравьи, даже нечистые кости его сгнили в лесу, а мы с тобой сидим и разговариваем, и нам светит солнце... Ты ведь по-прежнему меня любишь?»

Во время одного из таких свиданий яростное, верное и беззаветно любя­щее сердце Тианг наконец успокоилось — теперь уже навсегда.

Ленинград — Гумолосары 1974 — 1977