Совет Тласкалы и Хикотенкатль

IV

Был первый день Святой Пасхи, когда Кортес, осмотрев все тринадцать бригантин и отдав необходимые распоряжения для осады Теночтитлана в самое ближайшее время, устроил смотр своему войску, побывав прежде на нескольких торжественных мессах, которые по его приказу отслужили в храмах Тескоко, как того требовал большой праздник.

Неофиты-индейцы Тласкалы в этот день тоже совершали религиозные католические обряды вперемешку со старинными ритуалами своих предков, и на этих церемониях присутствовали члены Совета, которые не упускали случая сделать приятный сюрприз Кортесу. Дон Лоренсо де Варгас (так теперь звался отец Хикотенкатля) подавал новоиспеченным христианам пример ис­тинного благочестия. Глядя, как он преклонял колена на белом полу часовни, как крепко прижимал к груди худые старческие руки, как закрывал глаза и громким голосом горячо молил небо заступиться за справедливое дело (дело конкистадоров!), как озарялись пряди серебристых волос на его склоненной голове красноватым пламенем смолистых факелов,— глядя на все это, сторонний наблюдатель был бы поражен и подумал, что этот индеец-республиканец — само воплощение фанатизма его ино­земных господ, типичный представитель тех времен слепой веры и заблуждений, когда врата Царства божьего не открывались в Европе для людей, когда учение о милосердии несли на острие шпаги и в огне костров; когда сооружали жертвенник для чистых и наивных душ, основание которого покоилось на земле, залитой кровью невинных.

После окончания службы Совет медленно удалился, но при этом все его члены не преминули шепотом заметить, что вождь Хикотенкатль не явился в храм, хотя ему было приказано прийти. Старый дон Лоренсо поспешил оправдать сына, но в глу­бине души тоже был не слишком доволен его поведением.

Советники, казалось, были удовлетворены объяснением от­ца, но, поскольку в эту минуту сообщили о прибытии гонцов из Тескоко, решительно потребовали присутствия молодого началь­ника всех войск Тласкалы на заседании Совета, дабы заслушать послание Кортеса.

Таким образом, через некоторое время, когда все именитые советники собрались в обширном зале заседаний, туда, почти одновременно с посланцами Кортеса, вошел и Кортесов враг.

Первыми вступили в зал тескоканские теуктли в сопровожде­нии одного тласкальского вождя и переводчика Агиляра с не­сколькими испанскими солдатами. Все были в парадных военных одеждах, и Хикотенкатль тоже явился при всех полагавшихся ему по чину регалиях. Цвета этого вождя были белый и розовый, и в тот день, о котором мы рассказываем, роскошный бело-розовый плюмаж украшал его серебряный шлем. На нем была широкая, доходившая до колен искусно сотканная из кроличьего пуха и окрашенная кармином юбка с каймой из лебединых перьев. Грудь защищал тоже красный, непроницаемый для стрел доспех из плотнейшей хлопчатой ткани, поднимавшийся вверх до шеи, но не затруднявший движений. На плечах лежал легкий белый плащ, спереди скрепленный золотыми брошами, а сзади ниспадавший волнистыми складками. За спиной висели лук и колчан, в левой руке — щит, в правой—короткий дротик с се­ребряным наконечником. Обычно прикрывавший воину глаза козырек шлема был приподнят, и можно было видеть нахмурен­ные брови и мужественное лицо Хикотенкатля.

Он встал справа от советников, которые расселись на мас­сивных скамьях красного дерева, и стоял, неподвижно и мол­чаливо, пока держал речь испанский посланец, который сначала от лица своего господина в коротких словах пожелал про­цветания и славы «республике» Тласкале, а затем сообщил, что суда, предназначенные для осады Теночтитлана, готовы для спуска в озеро по каналу и что приняты все меры, дабы успешно завершить это великое предприятие. Испанскому вое­начальнику Кортесу не хватает лишь одного — полного объ­единения всех его военных сил, в связи с чем Кортес нижайше просит Совет как можно скорее прислать в его распоряжение всех воинов-тласкальцев.

Кортес, как сообщил испанец, обратился с такой же прось­бой к своим союзникам из Тескоко, Чалько, Мескике, Отумбы и других городов, участвующих в этой операции, и ожидает, что сможет собрать преогромное войско, силами которого и с помо­щью неба можно добиться скорой и полной победы, тем более, если непобедимый Хикотенкатль, уступив настояниям родины, согласится встать во главе храброго войска «республики».

Сенат, без всяких раздумий, единодушно проголосовал за выполнение всех требований их иноземного покровителя, строго приказав молодому полководцу, который молча наблюдал за происходившим, без промедления собрать все военные силы Тласкалы и выступить во главе их на подмогу испанскому воена­чальнику, чтобы скорее завершить и облегчить завоевание Теноч­титлана, отвечающее общим интересам.

Неторопливо, с суровым видом выступил вперед сын Варгаса: встав перед советниками — спиной к посланцам Кортеса — и опершись правой рукой на свой дротик, он сказал раздраженно, хотя и сдержанно, как того требовало место, где он находился:

— Отцы республики! Если голос воина, к которому вы уже много раз не хотели прислушаться, может громче прозвучать сегодня или хотя бы привлечь к себе ваш слух, я воспользуюсь этим правом, чтобы решительно сказать вам со всей откровен­ностью, что Тласкала не может, не покрыв себя вечным позором, подчиняться приказам чужеземных богов и вождей. Теперь уже не Теночтитлан является главным врагом нашей свободы, не против него должны мы воевать: для нашей республики почетнее зваться не лучшим другом людей с востока, а рабом Ацтекского царства.

Возмущенный ропот приглушил голос оратора, но он во всю мощь своих легких взволнованно продолжал:

— Я знаю, к несчастью, что подобные доводы здесь никого не убедят, я могу только молить вас, о отцы родины, взять на себя всю ответственность за те действия, с которыми я не могу согласиться, которых мне не дано понять и осуществлению кото­рых никоим образом я не могу содействовать своими скромными силами.

Старейший из советников поднялся и, словно бы не рас­слышав слов молодого воина, торжественно и сурово объявил, что Тласкала требует должного повиновения и что ему приказано исполнять возложенные на него обязанности, иначе он будет отстранен от них как недостойный такой высокой чести и предан суду как изменник.

Глубокое возмущение, охватившее при этих словах душу Хикотенкатля, можно было сравнить лишь с горькой печалью, поразившей сердце его отца.

Охваченные этими столь разными чувствами, оба они одно­временно рванулись к центру зала: первый, по всей видимости, желал сам сорвать с себя знаки отличия верховного военного вождя, чтобы предупредить исполнение услышанной угрозы, а второй своими мольбами хотел отвести от сына эту угрозу.

Встретившись лицом к лицу, юноша и старик, которые так любили друг друга до сего дня, когда между ними встал испан­ский каудильо, вдруг замерли, с тревогой глядя в глаза друг другу. Каждый угадывал намерение другого. Хикотенкатль боял­ся, как бы его отец не унизился перед этим высоким собранием, прося за него Совет, а неофит дон Лоренсо, со своей стороны, страшился, как бы его неразумный юный сын не усугубил свою вину новым проявлением неуместной гордыни.

Оба в гневе и в тоске секунду молчали. Тишину нарушил Хикотенкатль, сказав с упреком, но почтительно:

— И ты, отец, ты тоже намерен причинить мне боль! Совет Тласкалы, этот Совет, который...

Старик поспешно прервал сына, ибо уже в первых его словах слышалось обвинение, и, сжимая трясущиеся руки, со слезами на глазах сказал дрожащим голосом:

— Хикотенкатль, сын мой! Сегодня исполнилось двадцать семь лет с того дня, как твоя мать, измученная и обессиленная страшными муками, которые возвестили твое появление на свет, положила тебя мне на руки, сказав: «Боги дали отцу сына, а родине — защитника». Хикотенкатль, прошло двадцать семь лет, и родина призывает тебя, а я обращаюсь с этой же просьбой к сыну. Хикотенкатль, если родина скажет тебе: «Я отвергаю тебя, ты изменник»,— твой отец ответит: «А я тебя проклинаю, ты недостойный сын!» Но этот день станет последним, свет которого увидят мои глаза. Хикотенкатль, подумай об этом! Сегодня исполнилось двадцать семь лет, как ты вошел в мир, причинив страдания своей матери, которая, тем не менее, радост­но улыбалась сквозь слезы, ибо я ей сказал: «Ты дала мне сына, который составит все мое счастье!»

Это трогательное напоминание, выраженное безыскусными словами и сопровожденное патетическим жестом, воспламенило благородное сердце молодого военачальника. Досада и раскаяние еще боролись в его душе, когда он хотел бросить яростный взгляд на Совет, молча взиравший на эту сцену, но невольные слезы, вдруг застлавшие ему глаза, погасили готовый было вырваться из них огонь, и, устыдившись своей слабости, поддавшись прорвав­шемуся сыновнему чувству, он бросился в объятия отца, и мину­ты две комок, сжавший горло, не давал ему произнести ни слова. Свидетели происходившего были растроганы и хранили мол­чание, а Совет, казалось, тоже сменил гнев на милость.

Вскинул наконец голову молодой военачальник Тласкалы и сказал с глубоким волнением:

— Сегодня исполнилось ровно двадцать семь лет, как я при­шел в мир, и в тот день моя родина и мой отец, верные своим богам, наградили меня силой, которая всегда отличала тласкальцев, и независимым нравом, который должен быть у обитателей независимой страны. Прошло двадцать семь лет, и теперь родина и отец требуют от меня принести в жертву мои убеждения!.. Посылают меня в сражение именем чужеземных божеств, дабы возвеличить тиранов!.. Унижение, которым грозит мне мой спра­ведливый отказ, не обесчестило бы меня, но голос отца проник в мое сердце, и у меня нет сил сохранить свое достоинство ценой его счастья. Двадцать семь лет назад я пришел в мир и с того дня принадлежу Тласкале и тому, кто дал мне жизнь, чтобы служить Тласкале. Пусть распоряжаются мною Тласкала и мой отец, но да не падет на голову подчинившегося вся тяжесть этого недо­стойного повеления. Я все сказал, отцы республики. Как только солнце погасит свои лучи, дабы не освещать наш позор, пять­десят тысяч воинов пойдут со мной к Тескоко.

После этих слов он исчез среди возликовавших сановников и, согласно своему обещанию, в последний вечерний час вышел из города во главе многочисленного войска, в центре которого при слабом свете сумерек поблескивал на высоком древке гордый герб «республики»: белый надменный орел на красном поле, вперивший взор в золотое солнце.

— Я вернул себе сына! — говорил, плача от радости, старый Варгас, но тяжкое предчувствие сдавливало ему грудь, и он шепнул дрогнувшим голосом: — Есть счастье, похожее на молнию: ярко блеснет убивающий луч, а потом все тонет в глубокой тьме.