Куаутемок — великий властитель

IV

В течение нескольких недель ушли из жизни, чтобы присо­единиться к героям, павшим в Ночь Печали, вождь Какумацин «Смертельное копье» и мудрый Куитлауак, оставив пустующим ацтекский трон, на который оба столь пылко заявляли свои законные права, канувшие в небытие вместе с ними. Таким образом, атрибут высшей власти переходил всеобщему юному любимцу, которому судьба предназначила смыть с этого трона собственной кровью позор чужих оплошностей и со славой по­грести себя под его обломками.

Теночтитлан голосами своих шестисот тысяч жителей провоз­гласил верховным вождем молодого вождя-властителя Такубы, и клич этот громким эхом отозвался во всех землях, куда быстро­ногие гонцы принесли из столицы нежданную весть о смерти Куитлауака.

Вождям-выборщикам не оставалось ничего иного, как утвер­дить общее желание ацтеков, и, едва лишь завершились торжест­венные похороны усопшего, мысли всех устремились к церемо­нии коронации нового великого властителя. Ликование охватило народ, когда главой царства был избран юный герой. Большая часть именитых вождей прибыла в столицу с пышными свитами для участия в торжествах, а необычайное возбуждение, наблюдав­шееся всюду, выражало огромный интерес к предстоявшим праз­днествам.

Улицы и каналы Теночтитлана были заполнены людьми, население столицы росло не по дням, а по часам. Бесчисленные каноэ, груженные товарами и продовольствием, весь день и вечер бороздили каналы, и, несмотря на приток народа, главная пло­щадь Тлателолько была полным-полна и снеди, и всевозможных товаров, а возле храмов и дворцов начались приготовления к празднествам, возбуждавшие любопытство людских толп.

Ярким и безоблачным выдался день, предназначенный для инаугурации нового верховного вождя, властителя Ацтекского царства; наверное, никогда еще ослепительное солнце не освеща­ло такими чистыми лучами прекрасную долину Анауак. Можно сказать, что небесное светило само наслаждалось в последний раз своей славой, сопричастной к славе ацтекских властителей, уже близкой к тому, чтобы навсегда закатиться.

Первые проблески зари золотили обширный город Теноч­титлан, придавая ему удивительно живописный вид. Фасады домов были расцвечены гирляндами, которые трепетали на утреннем ветерке, искрясь под лучами рождавшегося дня расши­тыми золотом и серебром лентами, развешанными на дворцах знати. Плоские крыши, уставленные ящиками с живыми цветами под симметрично расположенными арками изящных лиан, казались воздушными садами, возносившими свой аромат в дар Авроре, красившей в голубое и розовое облачка, которые плыли по небосводу над благодатной землей.

Улицы были покрыты коврами из зеленых пальмовых вет­вей, которые расстилали люди, оживленно переговариваясь, а молодые простолюдины-масеуали в праздничных одеждах спе­шили к храмам, таща в обеих руках плетеные корзины, полные ароматичных смол и великолепных цветов, и с благоговейным трепетом ставили приношения у священных порогов.

Все жители оставляли свои дома и спешили на площади, главным образом на Тлателолько, где собралось столько народу, что люди едва не задевали друг друга локтями. Крытые ряды со съестным и благовонными веществами, теснившиеся среди ко­лонн огромного портала, особенно старались выставлять напо­каз свой товар, разложенный на полках из душистого кедра или красного дерева, в народе именуемого «гранадильо».

Из всех курильниц в храмах, настежь открытых с рассвета, тянулись вверх белые струйки благоуханного текопальи[60], рас­творявшиеся в голубизне воздуха, а солнечные блики вспыхивали огнем на золотом орнаменте и россыпях драгоценных камней, украшавших огромные статуи богов и богинь.

В большом храме Уицилопочтли должно было быть совер­шено человеческое жертвоприношение, как того требовал древ­ний варварский обычай ацтеков, знаменовавший ритуал короно­вания. Жертвами обычно служили военнопленные, захваченные самим избранным верховным вождем, который передавал их жрецам как свой личный трофей и свидетельство своего почита­ния богов. Предназначенными для кровавой процедуры в тот день, о котором мы ведем рассказ, были шесть испанцев, пере­правленные в столицу из Тепеаки, где их взяли в плен во время бегства из Теночтитлана и сберегали для принесения жертвы кровавым божествам Ацтекского царства.

Этот жестокий обряд еще больше разжигал народные стра­сти, и не менее, чем коронация Куаутемока, ацтеков на этой торжественной церемонии радостно волновало предвкушение зрелища казни своих поработителей и пролитие ненавистной вражеской крови на алтарях своих богов.

Было около десяти часов утра, когда толпы народа, окружав­шие дворец молодого великого властителя, увидели, как двери открылись и во дворец вошли вожди-выборщики — в роскошных одеждах со своими отличительными знаками,— чтобы отвести Куаутемока в храм. В свиту вождей-выборщиков входили все именитые тлатоани, сановники, советники, военачальники и су­дьи царства,— выборщики несли эмблемы своих городов-госу­дарств и земель.

Нецальк после избрания старшего брата великим власти­телем Ацтекского царства стал вождем-властителем Такубы и шел среди вождей-выборщиков, так же как и Коанакот, кото­рый сделался после смерти Какумацина законным вождем-вла­стителем Тескоко, хотя еще и не вступил во владение своим городом-государством. Однако он тоже шествовал в окружении верных ему подданных, которые, как и большинство знатных тлатоани царства, провозгласили его преемником несчастного обожателя Текуиспы и выразили готовность помочь ему ото­брать власть у братоубийцы Куикуицата. Все приветствовали Куаутемока, почтительно склоняясь перед ним, а самый старый из вождей-выборщиков громко и торжественно сказал:

— Великой потерей для Ацтекского царства стала смерть мудрого и великодушного уэй-тлатоани, который только что восстановил славу родины и изгнал из наших земель жестоких врагов, заливших ее кровью и еще, наверное, не потерявших надежду вернуться назад, чтобы покорить ее и обесчестить.

Горе, которое причинила нам смерть столь почитаемого вер­ховного вождя, обернулось двойной бедой: боги взяли его в ны­нешние смутные времена, когда внутренняя война, разгоревшаяся в Тескоко, подспудно тлеет почти во всех ацтекских владениях. Не перестает грозить нам и ненавистный враг, которому помогает не­зависимая Тласкала и к которому благосклонна земля Мичоакан.

И тем не менее пусть владеет тобой воинственный дух, благородный юноша, которого возвели боги на ацтекский трон: этим они оповестили о своей любви к нашим народам, просвети­ли наш разум во время нелегких выборов, и мы единодушно вверяем тебе корону великого властителя, тяжесть которой под стать силе твоего непобедимого сердца. Радуйся и ты, о наша благословенная земля! Уэй-тлатоани, которого мы тебе даем, не воспользуется своим могуществом, чтобы угнетать тебя, не будет истощать тебя и опустошать твое чрево ради роскошеств и соб­ственного возвеличивания. Радуйтесь, все народы Анауака, ибо вы получаете повелителя, который будет отцом для сирот и опо­рой для вдов! И ты, достойнейший внук великого Ахаякатля, вдвойне доблестный отпрыск обоих высочайших родов, верь во всемогущего бога Тескатлипоку, творца и живителя земли, вла­стелина небес и судьи всех людей, который облек тебя столь высокой властью и потому придаст тебе сил, чтобы ты исполнил свой важный и тяжкий долг.

Иди и прими в присутствии великого бога Уицилопочтли, чей образ ты среди нас являешь, корону, дарованную тебе небе­сами, и окажи нам честь принять в дар вместе с ней нашу неколебимую верность, в которой тебе клянемся.

Куаутемок ответил благодарственными словами на эту недол­гую прочувствованную речь, словами, которые теряют в нашем точном переводе своеобразную выразительность и куртуазность языка ацтеков.

— Да ниспошлют мне боги, о высокочтимые и могуществен­ные вожди, счастье полной мерой отплатить родине за избрание, которым вы меня удостоили, и пусть не будет мне ни малейшего снисхождения, если я не сумею оградить от врагов Ацтекское царство.

После этих слов Куаутемок вышел из дворца вместе с вож­дями-выборщиками, двое из которых несли на красивых золотых подносах царские регалии; за ними следовала многочисленная свита — именитые вожди и все прочие, сопровождавшие избран­ника. Процессия направилась к храму Уицилопочтли, где со­брались несметные толпы народа.

От глядевших во все глаза людей не укрылась глубокая бледность героического вождя Такубы. В тот торжественный день, казалось, облако печали заволокло его прекрасное мужест­венное лицо, задумчивое и сосредоточенное выражение которого, возможно, несло печать тревожного предчувствия. Грустное рас­положение духа августейшего юноши словно передавалось всем людям, ибо с его приближением умолкали веселые крики, а глаза многих, смотревших на него с благоговением и любовью, увлаж­нялись невольными слезами.

Шествие остановилось у храма среди полной тишины, и только когда Куаутемок шагнул на первую ступень пирамиды, народ, вдруг словно воспламененный невидимым факелом, издал громовой клич, вырвавшийся из тысяч грудей, отозвавшийся многократным эхом из огромного здания: «Слава Куаутемоку! Слава Теночтитлану! Слава Анауаку!»

Жрецы, одетые в просторные черные мантии, встретили избранного верховного вождя и сопровождавших его тлатоани вверху на четырехугольной каменной площадке, где возвышался жертвенный алтарь, на котором у ног колоссального божества курился фимиам, окутывая все вокруг белым туманом. Благо­говейно склонился молодой избранник перед жестоким богом, за ним склонилась и вся многочисленная свита. В это же время открылись две невысокие двери маленькой часовни на вершине храма и вышел из одной двери уэй-теописк, то есть верховный жрец, в алой тунике и белой мантии со множеством священных ацтекских знаков, а из другой двери вышли шесть жрецов, выпол­няющих ритуал жертвоприношения, и вывели наружу свои не­счастные жертвы.

Теопильцин — или главный жрец-палач — был в таких же алых одеждах, как и старший жрец, а на голове у него тоже красовался огромный плюмаж из зеленых и желтых перьев в знак его высокого положения. Остальные жрецы-палачи были в белых одеждах, составлявших удивительный контраст с их лицами, разрисованными разными красками, среди которых преобладал черный цвет. В окружении этих странных и страшных персонажей шли плененные испанцы, нагие, худые и бледные, но с поднятой головой и устремленным в пространство взглядом.

Это были шесть неудачливых молодых солдат из тех воинов-авантюристов, которые, не раздумывая, пошли за Кортесом, ибо несомненно, что необычные, одержимые люди увлекают за собой всех тех, кто оказывается рядом с ними. Приученные к опас­ностям, привыкшие к мысли о смерти, которую столько раз встречали в битвах лицом к лицу, они спокойно шли и навстречу ужасной процедуре жертвоприношения, даже кривя губы в ус­мешке при виде страха, который нагоняли на толпу размалеван­ные лица их конвойных.

Однако когда они увидели руку главного жерца-палача, по­трясавшего острым ицтли[61], который вот-вот рассечет им грудь, и розовый отсвет двадцати факелов из благовонной древесины, пляшущий на широком жертвенном камне, на котором еще тем­нели пятна крови предыдущих жертв, испанцы не смогли удер­жаться от нахлынувшего чувства страха и невольно приостанови­лись. Встревоженные жрецы-палачи быстро, как хищные птицы, бросились на свою добычу, втащили их всех на алтарь и в экстазе готовились к жертвоприношению.

Какую-то минуту царила глубокая тишина, затем послышался сухой хруст ребер, взрезаемых каменным клинком; на мрамор часов-пи брызнула кровь, запятнав белые одежды жрецов... но ни одним стоном не выдали жертвы свою адскую муку, и бог войны увидел на своем мерзком алтаре — одно за другим — шесть геройских сердец, в которых раньше таились столь трагично завершенные вожделения.

Верховный жрец пригласил Куаутемока, который стоял, склонившись перед алтарем, подойти ближе и показал ему кро­воточившие сердца и головы (жертвенные дары богу), тела уби­тых были тут же брошены с высоты храма, где находился алтарь, в толпу, запрудившую площадь.

Согласно ритуалу, Куаутемок обратился к богу Уицилопочт­ли. прося его принять бескорыстную жертву, и после краткой молитвы жрецы запели полувоенный и полурелигиозный гимн, о котором мы по мере своих сил постараемся дать некоторое представление в следующем свободном переводе с языка ацтеков.

ГИМН ЖРЕЦОВ УИЦИЛОПОЧТЛИ

Ты, зовущий на подвиг!
Ведущий в сраженье!
Ты нисходишь на бранное поле
Взять свою дань и посеять бессмертие,
Уицилопочтли!
Ты, сотрясающий мир своим кличем,
Ты, дуновением ломающий горы,
Ты топчешь закон, и караешь народы,
И рушишь их троны!
Ты, сотворяющий суд и расправу,
Ты, приносящий победу иль юре,
Во власти твоей беспощадные битвы,
Уицилопочтли!
Ты, возносящий в обители Солнца,
Во дворцы из сверкающей яшмы
Души храбрых воинов павших.
И даришь им славу!
Ты, отнимающий ужас у смерти,
Несущий величие утихшему сердцу
На поле сражения, залитом кровью,
Уицилопочтли! Уицилопочтли!
Ты в давнее время
Путь указал непрозревшим народам.
Заставил спуститься к ацтекам
Орла с поднебесья![62]
И земли далекие дал во владенье
Неимущему племени гордому,
И не забудут ацтеки великого имени —
Уицилопочтли! Уицилопочтли!
Ты наш покровитель!
Ты пригрел отовсюду гонимое племя
И заставил пред нами склониться
Правителей гордых!
Уицилопочтли, ты честью и силой
Сыновей награждаешь, ацтеков!
Ныне молим, услышь ты наш голос,
Уицилопочтли!
Уицилопочтли, прими подношение
И будь милосерден к отважному сыну,
Которого в Храме своем величайшем
Сегодня встречаешь!
Пусть рука его будет столпом твоей власти!
Пусть грудь его будет твоим теокальи!
Пусть его имя будет залогом победы,
Уицилопочтли!

Окончив петь гимн, эхо которого многократно повторяли своды храма-пирамиды, старший жрец приблизился к Куаутемоку и торжественно помазал его благовонным маслом; после этого вожди-властители Тескоко и Такубы, первые вожди-выбор­щики, надели на него корону-копильи и накинули на плечи ман­тию. Юный монарх, прекрасный и величественный в этом одея­нии, разжег огонь в курильнице у ног божества и испросил благое напутствие у старшего жреца, который с волнением — громко и отчетливо произнес торжественные слова:

Куаутемок, великий властитель!
Будь справедлив!
Куаутемок, великий властитель!
Будь могуч и силен!
Куаутемок, великий властитель!
Бойся богов!

И все вокруг вскричали: «Слава Уицилопочтли! Слава вели­кому властителю! Слава Анауаку!»

Церемония завершилась. Жрецы удалились, а монарх со своей свитой вышел из храма, чтобы посетить соседние храмы, примыкавшие к теокальи излюбленного бога-покровителя ац­теков.

Тескатлипока — всемогущий бог-творец и судья людям; Тлалок — бог воды, грома и молний; Тонатиу — божество тепла и света, воплощенного в Солнце; Местли — богиня ночи, то есть Луна; Уэйуэйкойотль — бог веселья, танцев и пенья; Синтеогль — бог маиса... В общем, все боги ацтекского пантеона были умило­стивлены чистой смолой-текопальи, которую зажег в куриль­ницах на их алтарях новый верховный вождь царства, и громкие моления во славу его, обращенные к небу пятью тысячами жре­цов-служителей этого бесчисленного множества святилищ, эхом вырывались наружу из каменных обителей.

Не будучи в состоянии воспроизвести, дабы не утомить читателя, все религиозные песнопения — давно известные или сочиненные в тот же день,— мы ограничимся переводом, столь же приблизительным, как и предыдущий, гимна, который жрецы-теописки посвятили страшному богу Тлальтеуктли[63], столь же зловещему, сколь могущественному.

ГИМН ЖРЕЦОВ ТЛАЛЬТЕУКТЛИ

Ты в черной мрачной темени,
На троне черно-мраморном,
Где трупы расстилаются
Ковром у твоих ног,
Ты кличешь грозным голосом
Коварство и жестокости,—
Веленья исполняются
Твои, свирепый бог.
Ты гонишь ветры сильные
Со свистом ужасающим,
Деревья валит сотнями
Кремневый твой топор.
Велишь рабыне смерти ты
Из Царства подземельного
Нести на землю светлую
Всеобщий страшный мор.
Дыханьем своим пламенным
Ты режешь тучи грузные
И молнией мгновенною
Велишь им засверкать.
Велишь вершинам горным ты
Стряхнуть снега извечные,
Открыть рот огнедышащий
И глухо зарычать.
И мира недвижимого
Ты трепетом любуешься
И разверзаешь пропасти
И лавой рушишь склон.
Потоки лавы мертвенной
Ты гонишь в жизнь кипучую
И слушаешь, как музыку,
Людской последний стон.
Ты, ликом устрашающий!
Ты, гласом оглушающий!
И душ, тобой погубленных,
Вовек не перечесть!
Ты не бросай взгляд алчущий
На наш народ бестрепетный,
Который жертвы многие
Приносит в твою честь.
Пусть этот вождь прославленный,
За воинскою силою
В священный храм явившийся,
Как все являлись встарь,
Не опозорит стонами
Или трусливой жалобой
Твой смертоносный жертвенник.
Кровавый твой алтарь!

Была уже ночь, когда Куаутемока после окончания церемо­нии торжественно препроводили во дворец монархов, где на следующий день ему должны были принести клятву в верности вожди-данники. А в городе тотчас после этого все площади заполнились толпами веселящихся людей. Знатные и простолю­дины кружились в неистовых плясках, театры не могли вместить ликующие толпы в ту счастливую ночь.

Нам тотчас же представилось, как впервые услышав упоми­нание о театрах Теночтитлана, некоторые из наших читателей — если не все — усмехнутся про себя недоверчиво и подумают, что имеют полное право выразить по меньшей мере сочувствие на­шему невежеству, которому, увы, можно приписать абсурдное и неоправданное желание поразить их столь высокой цивилизо­ванностью народа, который они привыкли называть «варвар­ским» с той поры, как осилили историю Конкисты. Историю, впрочем, заведомо путаную, каждой своей страницей опровер­гающую многое из того, что было отмечено ранее, и если чита­тель захотел бы узнать истину о том великом народе, завоевание которого происходило далеко не так успешно, как это изобража­ется и представляется нам на суд, то историческая недостовер­ность сведений не вызовет у него никаких сомнений!

Мы только что описали беспристрастно, правдиво и с со­дроганием душевным ритуал жестокого жертвоприношения, по­зоривший ацтекское верование так же, как и другие религии: египетскую, греческую и т. п., но при этом не следует забывать, что культурная Европа тоже приносила человеческие жертвы Богу любви и милосердия и с не менее фанатическим пылом, чем «варвары» ацтеки своим воинственным божествам. Узреем ли мы в кострах инквизиции признаки более высокой цивилизации, чем те, что запечатлены на окровавленных жертвенниках ацтекских теокальи, в кострах, при зловещем свете которых Испания праздновала упрочение своего могущества и расцвет своей славы?..

Не будем, однако, углубляться в подобного рода рассужде­ния и, возвращаясь к теме нашего повествования, просто скажем в свое оправдание тем читателям, которые ставят под сомнение провозглашенную нами правдивость рассказа, что у ацтекских «варваров» были театры,— если не лжет сам Кортес и многие уважаемые историки.

Поэзия — первое искусство, рожденное всеми народами ми­ра,— обнаруживалась у ацтеков не только в обращениях к богам; она была действительно развитым искусством, насколько можно судить по тем немногим фрагментам, которые уцелели после опустошительного нашествия конкистадоров.

Один ученый иезуит из Милана поместил несколько древних стихов в составленной им грамматике языка науа, и только опасение перевести их не так, как они того заслуживают, удержи­вает нас от желания познакомить с ними наших читателей.

У древних мексиканцев процветала поэзия не только лири­ческая, но и драматургическая. Батурини говорит, что комедия тех времен была «великолепна» и что он знает две драматические композиции на религиозные темы, в которых его восхищает, помимо интересного авторского сюжета, выразительность и гар­мония языка. Акоста[64] описывает одно из театральных действ в Чолуле, которое, по мнению Клавихеро, напоминает драму начального периода греческого театра.

В городе Теночтитлане было несколько мест, предназначен­ных для драматических представлений. Главным был большой каменный помост на площади Тлателолько, очень высокий, чтобы зрители могли видеть и слышать актеров, и множество площадок, где декорацией служило открытое звездное небо.

В ту ночь, о которой идет речь, театрализованные действа и танцы происходили во внешних галереях и у главных входов храмов и дворцов. Комедианты, музыканты, фигляры и акроба­ты бродили по всем площадям, и хотя искусству первых мы не можем отдать дань, как и умению вторых, зато их возможная примитивность полностью искупается виртуозностью последних. В нашем повествовании мы уже упоминали об участии фигляров в безыскусных народных танцах, и было бы весьма полезно более подробно рассказать о них в такое время, как нынешнее, когда хореографические таланты привлекают особое внимание. Одна­ко, пытаясь устоять перед столь великим соблазном, мы добавим лишь, что древнемексиканские танцы (явно не достойные того, чтобы соседствовать с танцами «Сильфиды» и «Ундины», принесши­ми столько лавров воздушным ножкам восхитительной балерины) были аллегоричны, экспрессивны, разнообразны и отнюдь не пилены художественного вкуса. Обычно они сопровождались пением, начинались в темпе «анданте» и завершались в «аллегро». Танцоры изображали сражения, сцены любви или известные эпизоды из истории индейцев, причем некоторые из этих танцев были так жизненны и выразительны, что сохранились по сей день и исполня­ются в мексиканских церквах на некоторых религиозных церемониях. В то время как народ развлекался на великих торжествах, Куаутемок, утомленный волнениями прошедшего дня, поспешил к супруге, дабы вложить ей в руки тяжелую монаршью корону, которую вскоре придется заменить на еще более величественный и святой венец достославного мученика.