Парад

V

На следующий день после народного празднества Эрнан Кортес решил устроить военный парад своего войска на той же самой площади, где происходил — назовем его так — индейский «турнир», и, как ранее было обусловлено, на этом смотре присут­ствовал верховный правитель Ацтекского государства со всей своей семьей и вождями-сородичами.

Велико было стечение народа, устремившегося к площади, чтобы увидеть праздник пришельцев. Заполнились до отказа не только скамьи амфитеатра, но некуда было ступить даже на крышах соседних домов, а лица всех зрителей выражали любо­пытство, смешанное с тревогой.

Испанское войско замерло в парадном строю. Во главе испанцев красовался их предводитель в блестящих доспехах, верхом на горячем жеребце, который, грызя удила, кропил всад­ника брызгами белой пены. Верхом на конях были и все оста­льные капитаны, среди которых выделялись Альварадо и Веласкес де Леон,— первый своей статностью и красотой, второй — своей мужественной и благородной осанкой. Сюда же было подвезено и несколько пушек, к которым приставили самых умелых бомбардиров; при одном лишь взгляде на эти страшные устройства среди зрителей воцарилась тишина, огромное скопи­ще народа онемело от изумления. Когда Моктесума вошел в крытую ложу, приготовленную для него и его семьи, испанское воинство воздало ему королевские почести, а Веласкес де Леон, снова вперив взор в прелестную Текуиспу и с почтением опустив перед ней свою обнаженную толедскую шпагу, заставил своего коня делать вольты.

Умное животное, словно понимая и разделяя намерение своего хозяина, запрядало ушами, гордо затрясло густой длин­ной гривой и затанцевало под всадником, то медленно перебирая копытами, то приседая, то вскидывая голову и тут же кокетливо опуская ее к передним ногам.

Текуиспа побледнела от страха, испугавшись, что неведомое животное вот-вот сбросит беспечного седока, который, глядя на нее, забыл обо всем на свете. Она невольно взмахнула рукой, давая ему понять, чтобы он не уделял ей столько внимания. Этот невинный жест несказанно польстил молодому испанцу, выразив­шему свою благодарность дочери монарха взглядом, смысл ко­торого был прекрасно понят, ибо лицо очаровательной девушки теперь зарделось. В тот же миг легкий укол шпорой и быстрый рывок уздечки поднял коня на дыбы; Текуиспа вскрикнула и за­крыла глаза, думая, что всадник упал.

Когда же она затем в испуге бросила взгляд на арену, то увидела его твердо сидящим в седле с улыбкой на губах и с вы­ражением любви и благодарности во взоре. Она не могла сдер­жать волнения и радости, чистые блестящие слезы увлажнили ее глаза, которые она поспешно скрыла за прядью своих черных прямых волос. Но разве может предмет любви утаить что-либо от глаз влюбленного? Веласкес де Леон заметил сверкнувшие слезинки и отдал бы десять лет жизни, чтобы осушить их ей жаром своих уст.

Кортес произвел смотр своих солдат, шеренгами промарширо­вавших к центру площади и замерших перед ложей Моктесумы, а каудильо стал отдавать приказы о всякого рода воинских перестроениях, за которыми мексиканцы наблюдали с вниманием и восхищением. Моктесума, Куаутемок, Куитлауак и даже Какумацин с восторгом следили за слаженными строевыми упражнениями, выявлявшими также и мастерство испанского главного военачаль­ника, который завершил парад, отдав распоряжение произвести залпы из всех пушек и ружей, что совершенно ошеломило индейцев.

Непрекращающийся грохот заставил одних, обезумев от страха, пуститься в бегство; другие бросились наземь, закрыв лицо руками; и даже самые храбрые с большим трудом со­храняли внешнее спокойствие.

При звуках выстрелов Моктесума вздрогнул, хотя был смел, и переменился в лице, но через мгновение постарался улыбнуться и выразить удовлетворение зрелищем.

Куаутемок обернулся к Какумацину и сказал:

— Ты все еще думаешь, властительный вождь, что нам не опасны эти чужеземцы, умеющие обуздывать диких животных и отнимающие у неба таинственную силу, которая рождает огонь и высекает молнию?

Какумацин вскинул голову и высокомерно ответил:

- Если бы даже они были сынами самого Уицилопочтли, им не устрашить душу Какумацина.

- Этого мало, - сказал с горькой усмешкой вождь-власти­тель Такубы.— Чего стоит твоя отвага, которая, конечно, не удивляет никого, в чьих жилах течет кровь Моктесумы, но чего она стоит, если ты не в силах наполнить ею сердца этих людей, которые бегут или падают ниц, заслышав гром чужого оружия.

Разговор двух молодых вождей-сородичей был прерван дур­ной вестью: супруга Моктесумы от ужаса лишилась чувств, а его дочери, тоже немало напуганные, послали за Куаутемоком, что­бы он проводил их во дворец.

Кортес не мог противодействовать всеобщей панике, хотя, следует сказать, он и не прилагал для этого особых усилий. Толпы народа рассеялись в течение нескольких минут, и испан­ское войско возвращалось в свой лагерь по пустым улицам, с которых мистический страх прогнал жителей Теночтитлана.

Кортес и кое-кто из его капитанов верхом на лошадях со­провождали паланкины верховного правителя и его семьи до ворот дворца, где они и распрощались, выразив монарху свое глубочайшее почтение и сожаление по поводу неприятных момен­тов, которые они доставили его супруге и дочерям.

Войдя во дворец, Моктесума тотчас повелел служанкам увести женщин в их покои и позвать фигляров и карликов, чтобы успокоить и развлечь их, а сам удалился на свою по­ловину, пригласив к себе вождей-правителей Тескоко, Такубы и Истапалапы.

Он почти рухнул на скамью и промолвил дрогнувшим голосом:

- Вы видели, вожди, видели, как весь наш многочисленный народ попрятался при грохоте испанского оружия, словно стая робких голубей при крике ястреба?

- Покарай их, уэй-тлатоани,— запальчиво сказал Какума­цин,— покарай за такую позорную трусость, недостойную людей Ацтекского царства.

- Покарать! — воскликнул Куаутемок.— Да разве кара мо­жет родить смелость?! И почему надо называть трусостью ужас, внушенный впервые увиденным неведомым предметом? Не нака­зания, а ободрение, вера в свою силу нужны людям нашего государства, нам надо не наводить, а уничтожать страх; мы должны объяснить народу природу этих молний, которые, как они думают, небо дало в руки испанцев; надо, чтобы они привык­ли к виду этого оружия, которое не успели и разглядеть как следует; нам следует внушить им веру в себя и в нашу разум­ность, а прежде всего необходимо выгнать с нашей земли как можно скорее этих чужестранцев, чье присутствие здесь уже ничем нельзя объяснить.

Моктесума качнул головой и в смятении проговорил:

- Выгнать!.. Чем они заслужили такое тяжкое оскорбление? И вы думаете, что они нам это простят? И разве боги, пославшие их в наши земли с сокрытыми для нас намерениями, которые говорят или о мудрости небесных сил или об их гневе, разве боги оставят пришельцев в беде?

- Пришельцев хранят не боги, а слабость нашего духа,— вскричал в негодовании Какумацин,— и самая большая их вина в том, что они заставили нас поверить в свое бессилие.

- Уэй-тлатоани и тлакатеуктли[29],— сказал Куитлауак.— Я не сомневаюсь в твоей мудрости, но осмелюсь дать тебе совет повелеть принести щедрые жертвы богам, а также попросить великого жреца открыть нам их волю.

- Да будет так, как сказал мой именитый брат,— ответил Моктесума и тут же распорядился сделать жертвоприношения и сообщить главному жрецу, что сегодня же к нему прибудет сам великий властитель посоветоваться о важных государственных делах.

В то время как в монарших покоях происходили эти собы­тия, испанские капитаны, оставившие в лагере свое войско, раз­брелись по городу в поисках увеселений.

Одни посетили оружейные мастерские монарха, с интересом и удивлением разглядывая работы ацтекских мастеров; другие отправились гулять в дворцовые сады, куда по особому повеле­нию им был разрешен свободный вход; некоторые катались в каноэ, скользивших по водам озера, а более любознательные с пользой проводили время, знакомясь с обычаями Ацтекского царства, навещая начальные и средние народные школы и дивясь искусству прекрасных артистов, ораторов, поэтов и хранителей легенд этой страны[30].

Совсем иным было времяпрепровождение Веласкеса де Ле­она. Молодой испанец бродил возле дворца, размышляя над тем, как ему объясниться с Текуиспой. Сначала ему пришло на ум выучить местный язык, но этот путь показался слишком долгим, и он решил предпринять более скорые и действенные меры, чтобы поведать ей о своей страстной любви.

Он еще шагал в задумчивости по площади, поглядывая на окна покоев младшей дочери монарха, как вдруг увидел, что верховный вождь без всякой охраны вместе с вождями-сородича­ми из Истапалапы, Тескоко и Такубы и своими государствен­ными советниками выходит из дверей. Все в полной тишине сели в паланкины и направились в один из ближайших храмов.

Тогда испанец отважился подойти еще ближе к дворцу, а коль скоро сгущались сумерки, он, не замеченный никем, встал под самыми окнами Текуиспы и, вдохновляемый своим чув­ством, забыл о всякой осторожности: вытащил из-за пояса ма­ленькую флейту и стал тихо наигрывать любовную серенаду, выученную им еще в детстве.

Заслышав шаги на площади, он переставал играть и прятался за одной из огромных дворцовых статуй, а когда на площади опять воцарялась тишина, возвращался к своему месту и к своей серенаде.

Однако окно не открывалось, и с наступлением глубокой ночи влюбленный молодой испанец удалился, изрядно раздоса­дованный своей неудачей.

Вскоре возвратился монарх. Любой, кто поглядел бы на его лицо, сразу догадался бы, что небесные пророчества были от­нюдь не благоприятны. Видя его подавленность, с ним не реша­лись говорить сопровождавшие его вожди, с которыми он не­брежно попрощался и в мрачном настроении удалился в свои покои.

— Слова уэй-теописка[31], — заметил один из советников,— ка­жется, не сулят добра. Боль разрывает когтями сердце Моктесумы.

- Всему виной колдовство чужестранцев, — отозвался Какумацин, - это оно поколебало его великую душу.

- Вожди,— сказал Куаутемок, — самое страшное в том, что великий властитель, погруженный в свои раздумья, позабыл, к сожалению, о важных делах Ацтекского царства. Нам надо вызвать его из необычной постыдной лености и просить его не посещать жрецов, чаще говорить со своими подданными, снова стать для всех могущественным вождем-властителем и добрым отцом.

- Не удастся тебе вернуть величие и мудрость страдающе­му вождю,— воскликнул Какумацин,— пока не отгонишь от его священной особы этих пришельцев, которые заставляют его те­рять разум, а потом заставят потерять и корону, и жизнь.

Сказал и удалился, сам того не подозревая, что его пред­сказание сбудется.